Федеральная лезгинская
национально-культурная автономия

Интервью с меценатом Маратом Шайдаевым и его супругой Евгенией Тюриковой

Начав с помощи одной конкретной школе в дагестанском высокогорье, супружеская пара Марат Шайдаев и Евгения Тюрикова обнаружили, что столкнулись с гуманитарной катастрофой, и решили помочь ее предотвратить. Созданный ими благотворительный фонд изменил очень многое в жизни села Цмур, но заставил основателей меньше доверять людям. В интервью SPEAR’S Russia Марат и Евгения рассказали о своих мотивах, иллюзиях и о том, как эту работу воспринимают их собственные дети.

Фонд «Село», сосредоточенный на работе в дагестанском селе Цмур, существует пятый год. Давайте посмотрим на вашу деятельность глазами местного жителя, что за это время изменилось для него в окружающем пространстве?

Марат Шайдаев (М. Ш.): Изменилось понимание пространства, стало ясно, что мир не заканчивается в Касумкенте или Цмуре. Он намного больше. По крайней мере, у детей точно возникло такое понимание. Это первое.
Второе – у них перед глазами есть пример людей, которые, несмотря на какие-то конфессиональные и региональные различия, готовы вкладывать в их развитие. Они понимают, что они нам небезразличны. На мой взгляд, это очень важно, потому что другого такого примера у них нет.
Еще одно изменение – иное представление о возможном качестве жизни. Такие элементарные вещи, как канализация, чистая и горячая вода, теплый туалет, душ, для них по многим причинам были недоступны. Казалось бы, для городских жителей помыть руки и не заморозить их – это самая обыденная вещь, но для высокогорного села это в новинку. Само здание школы по своему качеству сильно отличается от их жилья. Более того, дети стали совершенно иначе относиться к учебе. Они действительно идут сюда как на праздник, с удовольствием, поскольку есть какая-то обычная жизнь, а есть школа. Если городские ребята бегут с уроков домой или во дворы, то здесь ученики стремятся провести в школе как можно больше времени. Теперь школа – это центр притяжения для всего села.

Евгения Тюрикова (Е. Т.): Мы сразу заявили: «У твоего мира нет границ». Наверное, объяснив, что мир не ограничивается Цмуром, мы можем добиться того, что все отсюда уедут. Это безрадостный сценарий, и такой цели у нас нет. На самом деле, одна из задач школы – научить получать удовольствие от своего дела. Не каждый будет Илоном Маском, но и хуже он от этого не станет. А вот если агроном с радостью занимается сельским хозяйством, если человеку доставляет кайф возделанный им сад, значит, мы все сделали правильно.

А в чем состоят изменения для взрослых?

М. Ш.: Изменилась экономика села. Раньше к земле как к единственному средству производства относились без особого уважения: земли пустовали, не были огорожены, не были закреплены права собственности, никто не знал, где чье. А после того как здесь было организовано агрохозяйство, созданы сады – люди увидели, что земля может работать, и на них в том числе, – у них появились рабочие места. Пусть многие не хотят работать, но уже сформировался костяк тех, кто делает это с удовольствием и пониманием цели.
Видно, что после того как мы огородили землю, подвели воду, посадили сады, у них сразу посчиталась экономика. Сейчас у каждого клочка земли есть хозяин. Кто-то сенокос устроил, кто-то, более продвинутый, сделал огороды, кто-то выращивает фундук на продажу.
Изменилось и село как таковое. Появилось много добротных домов, с хорошими крышами, с подведенными коммуникациями. Это влияние распространяется и на район. Сюда даже на выходные приезжают дети, которые, вернувшись в свои школы, начинают требовать улучшений. Их вопросы – «а почему у нас не так» – это стимул для родителей. Теперь все в округе знают, что есть такая необычная, совсем другого качества школа.

Что такое Цмур? Как можно описать это село для тех, кто про него не знает? И главное, что такое Цмур на уровне людей и местной культуры?

М. Ш.: Самое обычное лезгинское село в 200 км южнее от Махачкалы, в нем живут около 750 человек и сходятся три речки. Изначально оно было животноводческим. Объясняя местную культуру, надо вести достаточно субъективный разговор о ментальности лезгин. Тут у каждого своя точка зрения.
В принципе, люди живут животноводством, садоводством, натуральным хозяйством. Работающих предприятий нет, но недалеко находится водоразливочный завод федерального значения «Рычал-Су». Очень многие трудятся именно на нем. Но с точки зрения местного жителя, Цмур примечателен тем, что здесь есть газ, есть асфальтовая дорога и райцентр недалеко. Проехав многие села, я могу сказать, что жить здесь действительно удобно.

Каким вы видите Цмур через 10 лет? Разделяют ли его жители ваше видение?

Е. Т.: Я, наверное, больше погружена в жизнь школы. В моем горизонте – даже не 10, а, очень хотелось бы, пяти лет – это образовательный центр (как минимум дагестанский), в котором есть два направления: сельское хозяйство и программирование. И дети стремятся здесь учиться, потому что это реальный знак качества. Но попасть сюда сложно, уровень требований очень высок. Наверное, это все-таки займет 10 лет, но хотелось бы за пять.
М. Ш.: У меня есть абсолютно цифровые показатели моей мечты. Цифра выглядит следующим образом: когда земля здесь будет стоить так же, как земля в Ставропольском или Краснодарском крае, то есть я смогу сказать, что люди настолько эффективно ею пользуются, что она дает такую отдачу.
Что касается школы, то она должна будет принимать учеников на конкурсной основе; ради качественного образования и отличных преподавателей люди готовы ездить сюда за 15 км от своего дома. Не ради хорошего здания, теплого туалета или красивой формы, а потому что здесь получают знания. Наверное, мой горизонт планирования не 10 и не 15 лет, но хотелось бы увидеть, как ученик, полностью прошедший курс обучения, выпустился, добился чего-то, стал звездой и сказал: «Я из этого села, я из этой школы. И я стал тем, кто я есть, только потому, что здесь учился».
Е. Т.: Сейчас ты говоришь: «Я из этого села, из этой школы». А у меня акцент все-таки на втором пункте. Центром притяжения все равно будет школа, она важнее места. Неважно, где находится школа, она сама по себе пункт назначения. При этом у нее есть огромные преимущества: горный воздух, солнце, лошади, спорт – все, что надо для того, чтобы ребенок полноценно отдыхал. Но меня это прямо зацепило: хочу «я из этой школы». Как 57-я школа в Москве.

Марат, можно подробнее про цифровые показатели?

М. Ш.: Я знаю, сколько будет давать гектар земли. Если посмотреть капитализацию по мультипликатору (земля 10, мультипликатор 10), получаем стоимость. Если я предполагаю, что гектар дает 2–3 тыс. долларов, то его цена должна быть 20–30 тыс. долларов. Думаю, мы достигнем этого в течение 10 лет.
Посмотрите, в Италии и Швейцарии при аналогичных высотах, климате и расположении земля стоит таких денег. Самую плохую землю, песчаник, ты не найдешь дешевле 35 тыс. евро. Сюда приезжали специалисты из Пьемонта, выяснили, что у них точно такая же земля, высота, расстояние от моря, но гектар стоит 40 тыс. евро. Правда, у них владение можно покупать и продавать, а в Дагестане нет права частной собственности на землю сельхозназначения. Когда-нибудь к этому придут, и земля будет стоить куда больших денег: она станет закладываемой, подключатся банки, и ее оборачиваемость будет совсем на другом уровне. Наверное, лет через 10 ситуация изменится, и пусть не 40, но 20 тыс. евро гектар будет стоить.

Вы обсуждали с местными жителями свое представление о будущем школы и села? Они разделяют ваш подход?

Е. Т.: Все шло через сопротивление, поэтому мы решили, что обсуждать с местными жителями долгосрочное планирование бессмысленно. У нас есть дети, которые куда более открыты и готовы воспринимать новое. В этом смысле их мнение даже важнее мнения взрослых.
М. Ш.: Детские мозги более свежие. А многие взрослые – это люди советской закалки, они костные, замкнутые, ограниченные, и тому есть много причин. У них достаточно сложное материальное положение, они живут натуральным хозяйством, им трудно размышлять о чем-то высоком, красивом и светлом, когда есть проблемы доения коров и заготовки сена.
Вообще локомотивов не бывает много. В основном вагоны. Так и с людьми. Говорить, что это какая-то региональная или национальная проблема, – нет, я думаю, что в любом селе средней полосы России, в Бурятии или где угодно еще ситуация точно такая же. Но здесь есть пять-шесть человек, которые работают у нас, дорожат своим местом и по-настоящему вкладываются в дело. Свою жизнь они тоже меняют, мы видим, что дома наших сотрудников значительно отличаются от всех остальных.

Почему возник ваш фонд? Вернее, почему вы решили, что не можете его не создать?

М. Ш.: Я скажу за Женю. Идея этого фонда родилась у нее. И в принципе вся идея благотворительности в нашей семье от начала до конца – все, что носит публичный благотворительный характер, на ее плечах. Она, безусловно, автор этой идеи и ее локомотив. Я – человек практичный, смотрящий на все как на бизнес. Началось с того, что мои старики – мой дядя и отец – сказали, что нужно поменять окна в этой школе. Здание находилось в таком состоянии, что менять надо было не окна, а его целиком. У меня была идея построить школу, пожать всем руки и сказать: «Она ваша, я пошел». У меня не было ни моральных сил, ни фантазии на продвижение этого процесса, если честно. А у Жени они есть, потому что она – человек мира.
Невозможно было представить, что человек, родившийся в Севастополе, ментально абсолютно русский, вдруг ни с того ни с сего, только благодаря тому, что ее муж из какого-то горного села (хотя на самом деле я из города), приедет сюда и начнет что-то варганить. Но случилось именно это – Женя тащит на себе весь проект.
Е. Т.: Сначала я увидела фотографию школы и сказала: «Давай поменяем всю эту историю». Потом была стройка, потом возникла идея, что мы сейчас привезем отличных педагогов и все будет супер. А дальше провал и эмоциональное дно. Мы стали отыскивать какие-то методологии, нашли систему электронного мобильного образования, простую и понятную для педагогов и учеников. Начался следующий виток: «Слушай, это ведь можно сделать доступным не только для этой школы, а как-то масштабировать и распространить».
Изначально фонд был сформирован для спонсорства этой школы. Потом я стала углубляться в тему сельского образования. 60% школ России – это село, в них учатся 3,5 млн детей, и у них довольно высокие шансы попасть в категорию неблагополучных. Это огромная гуманитарная проблема.
Мы говорим о терроризме, об алкоголизме, о бедности – о том, что сами создаем себе проблемы. Эти 3,5 млн человек сегодняшних учеников не имеют возможности поступить в техникум или институт, потому что у них нет на это денег. Поступить самостоятельно они не способны, потому что им не хватает знаний. А когда завели речь о том, что будет ЕГЭ по английскому, этих детей сразу можно было списывать: пройти такое испытание они не смогут ни за что. Потому что если математику, русский они худо-бедно освоят, то английский – точно нет. Сейчас это отменили, но перспектива катастрофы была явной.
И если посмотреть, в какую сторону развернуты меценаты, мы увидим, что их интересует создание школ для талантливых детей, школ с новыми программами обучения, экспериментами, внедрением лучших практик английского образования. Цель у всего этого – поступление в лучшие университеты мира. Да, такие проекты полезны, но эти дети пробьются и так, может быть, не в школе, но уж в институте точно. Пробьются и на третьем курсе уедут учиться туда, куда сочтут нужным.
Еще раз подчеркну: это важная работа. Но России не хватает фокуса на сельском образовании. Причем нельзя сказать, что никто не строит школ в селах, просто никто не делает следующих шагов, не занимается ни профессиональным ростом детей, ни их загруженностью, ни их навыками.
Допустим, здесь, в Цмуре, в пять часов вечера темнеет, детям делать нечего. Что остается? Сидеть в интернете, смотреть телевизор.

Как вы понимаете личную ответственность человека перед обществом? Личную ответственность состоятельного и влиятельного человека?

Е. Т.: Наша гражданская ответственность состоит именно в этом. Сначала каждый из нас отдельно занимался благотворительностью. Цель – помочь одному ребенку. Но речь об эффекте. Ты можешь обучить в Лондоне за 10 тыс. долларов одного поводыря и помочь слепому, а можешь купить на эти деньги вакцину, привить детей в Африке, и они не будут болеть полиомиелитом. Капля стоит доллар. Что ты выберешь? Вопрос в масштабе эффекта.

Начиная с определенного уровня возможностей благотворительность становится обязательным элементом?

Е. Т.: Да. Еще один обязательный элемент – объяснять своим детям, что без этого нельзя. Дети не должны доходить до этого сами, им с раннего возраста стоит понять, что они не живут в какой-то другой среде, что на них тоже лежит ответственность за тех, кто рядом. Вкладывать эту ответственность и осознанность в своих сыновей и дочерей можно уже с четырех-пяти лет. Благотворительность должна становиться частью жизни ребенка.
М. Ш.: На самом деле, у всего этого есть еще и религиозная основа. Я человек глубоко верующий, но не религиозный. Один из столпов ислама – закят. Это 2,5%, то есть это деньги, которые не принадлежат тебе, ты их должен потратить. Перефразируя на современный язык, это деньги, которые ты должен отдать на благотворительность. Там есть определенные правила, но они не сильно отличаются от обычных человеческих качеств.
Е. Т.: У иудеев 10%, в христианстве тоже десятина. Но мусульмане дешевле берут.
М. Ш.: Да, мы экономнее. Это всегда было одним из мотивов принятия мусульманства. Более того, во времена Арабского халифата одной из привлекательных сторон вступления в ислам было то, что любому человеку предлагалось платить 2,5%, если он становился мусульманином. И это двигало людей. Это была очень продуктивная история, благодаря этому халифат держался так долго.

Что думают об этом проекте ваши дети?

Е. Т.: Я не знаю насчет старших. 19-летняя Полина, моя вторая дочь, гордится проектом. Она понимает значимость благотворительности и постоянно рассказывает своим друзьям: «У меня мама с Маратом занимаются благотворительностью в сельской местности». Хочет приехать сюда сама и выступить перед детьми, рассказать им о ценности образования. 14-летняя дочка – интроверт и не показывает своего отношения.
М. Ш.: Мои старшие сын и дочь сильно изменились. Естественно, они очень гордятся, но я видел, как формировалось их отношение. Старший сын сначала спрашивал, зачем я это делаю, какая в этом необходимость. Вот я езжу на простой машине – почему не покупаю дорогую, а вкладываю деньги в школу. Я ему просто объяснял: «Послушай, если мы будем ездить в бедном месте на дорогой машине, это не добавит нам ни авторитета, ни любви, ни уважения. А машина через месяц испортится, потеряет свою стоимость». Но сейчас, когда он видит это отношение, видит, насколько окружающие нас люди изменили отношение – и к нему в том числе, – он сам становится другим.
Дети все время говорят: «Так, как ты рассуждаешь, рассуждает очень мало людей». Но наша позиция стала им близка.
Е. Т.: Но при этом никто из старших вообще ничего тут не делает. Они горды, но где-то далеко. Можно же приехать на прополку – ну и где они? Никто пальцем не пошевелит. Никто из троих старших не приезжает сюда поработать. Девочки могут приехать, порисовать что-нибудь, кофе выпить, но никто из семьи не работает здесь. Все делаем мы вдвоем.
М. Ш.: Мне кажется, что это наша вина, что мы не привили им с детства эту культуру. К тому же они уже взрослые люди, и у этих взрослых людей есть процесс какого-то первоначального накопления капитала, каких-то своих имущественных забот и хлопот. Они живут отдельно и думают о своем.

У фонда точно есть успехи, а были у него ошибки?

Е. Т.: Ошибки ли это были? Скорее иллюзии. Было больше веры в людей поначалу. Мы обо всех думали лучше и не сопоставили свое мышление с чужим. Как мы представляли себе проект? Интернат, 320 детей, программирование, сельское хозяйство, лучшая школа в стране, качественный отбор, другой уровень детей, педагогов – сейчас мы так не мыслим. Но мы так мыслили, когда начинали стройку.
М. Ш.: Мы полагали, что появится здание – и люди в нем изменятся. Но все должно начинаться с человека. Самая большая проблема – найти единомышленников. У тебя может быть единомышленник-тракторист, учитель, ученик и т. д. Надо их искать, тогда это будет двигаться дальше.

А благотворитель может навредить? Например, своими иллюзиями?

Е. Т.: Родитель же может навредить? Вот и благотворитель может.
М. Ш.: Что такое навредить? Стоит определиться с дефиницией блага. Кто-то считает, что человек, уехавший отсюда и добившийся результатов где-то вне, покинул село, что-то изъял из него. Для ребенка это благо? Наверное. А для села? Одни считают, что да, другие – нет. Вопрос в уровне мышления и четком понимании, что и почему ты считаешь благом.


PBWM

Дайджест

Поделиться

Возможно Вам будут интересны:

Сергей Меликов: Некоторые районы Южного Дагестана оказывались забытыми властью

Благотворительный фонд «Село» и Центр творчества «Цмур» проведут для школьников Сулейман-Стальского района экскурсионный тур «Умные - Активные - Выходные»

Руководство Сулейман-Стальского района совместно с меценатом Маратом Шайдаевым и представителями Минобрнауки Дагестана обсудило вопросы развития образования

В Сулейман-Стальском районе состоялась презентация по организации проектной деятельности в среде Scratch-программирования

Семья Шайдаевых за счет личных средств начала строительство школы на 120 мест в селении Цмур Сулейман-Стальского района

Комментарии (0)


Официальный сайт FLNKA.RU © 1999-2021 Все права защищены.

Российская Федерация, г. Москва

Федеральная лезгинская национально-культурная автономия