Арбен Кардаш: "Ответ запоздавшему фантазеру". Статья о происхождении Низами Гянджеви
Раздел: 
В журнале «Литературный Азербайджан» (№ 11, 2021 г.) опубликована статья азербайджанского профессора Низами Тагисоя «Инсинуации вокруг происхождения и принадлежности Низами Гянджеви к азербайджанской литературе».
Можно было бы пройти мимо этой, с весьма странным названием, старой протяжной песенки о тюркском происхождении великого поэта, предназначенной «для внутреннего пользования» и ныне не принимаемой всерьез за пределами Азербайджана, в том числе и у нас в России. Но, поскольку в этом многословном и запутанном сочинении автор 350-ти научных трудов (так говорит Интернет) обвиняет давно умершего лезгинского писателя Забита Ризванова (1926 – 1992) и меня в том, что мы собираемся (так и сказано: «собираются») вести себя с азербайджанцами «не как соседи, а как враги, льющие воду на чужую, точнее, на армянскую мельницу», и как «склонные разжигать межэтническую и межнациональную рознь».
Дело в том, что З. Ризванов, живший и творивший в Азербайджане, и автор этих строк врозь и в разное время написали по статье, в которых попытались изложить свое видение некоторых страниц биографии Низами Гянджеви касательно вопроса этнической принадлежности поэта, и оба пришли к выводу, что великий поэт, писавший на фарси, возможно, имеет лезгинские корни. И ничьи мельницы нас не интересовали, хотя ни армянскую, ни азербайджанскую мельницы не считали (я и сейчас не считаю) чужими для лезгин, и никаких политических целей мы не преследовали.
Статья З. Ризванова была опубликована в 1991 году, еще при советской власти, в журнале «Лезгистан», а моя увидела свет в 2011 году. Тут следует отметить небольшую деталь: Тагисой, говоря о статье Ризванова, ссылается на другой источник, так как слово «Лезгистан» в современном Азербайджане находится под запретом. Не думаю, что такой рьяный ревнитель тюркско-азербайджанской литературы не знал об этом журнале, который в то время имел подписчиков и в Азербайджане.
Только непонятно, почему столько лет молчал г. Тагисой, Великий разоблачитель инсинуаций. Всё же я благодарен ему и редакции журнала «Литературный Азербайджан» за то, что напомнили азербайджанским читателям о существовании лезгинской версии биографии Низами и тем самым еще отметили «юбилеи» наших публикаций о Низами.
Одним словом, статья Тагисоя, в основном, представляет собой большую «вязанку» обширных и весьма декларативных цитат из работ исследователей тюркско-азербайджанского происхождения, и из художественных переводов произведений Низами. А собственный текст автора состоит только из недостойных уважающего себя ученого обвинений в адрес сторонников лезгинской версии биографии Низами. «Как вы смеете? Кто вы такие?» – вот лейтмотив его статьи. Это излюбленное «клише» множества азербайджанских авторов в полемике с «инакомыслящими» оппонентами.
Тогда как понять слова Тагисоя о том, что «в Азербайджане испокон веков отсутствовало правило делить людей по этническому, религиозному, национальному и по другим признакам и подвергать их гонению и преследованию. Азербайджан – уникальный уголок мира, где никогда данный вопрос не ставился на повестку дня»?
Высказывание, конечно, глубоко спорное, но я не буду полемизировать во избежание новых обвинений. А вопрос все-таки напрашивается: почему такой умный человек, живущий в таком райском уголке, сам чуть ли выходит из себя, навешивая на других ярлыки по указанным выше признакам, разделяя мельницы на своих и чужих? Ведь ни в статье З. Ризванова, ни в моей работе подобным и не пахло.
А как «блистает» доктор филологических наук своими лингвистическими способностями, когда говорит о значении слов «армен» («армянин») и «Дагестан»! Его даже не волнует, какое отношение эти слова имеют к теме нашего разговора, для него главное, наверное, быть верным национальным «исследовательским» «традициям».
Толкователь пишет: «…слово «армен» («ərmən») на азербайджанском означает «я воин», «я богатырь» и также никакого отношения к армянам не имеет». Его предшественник в борьбе с нетюркскими версиями биографии Низами Б. Набиев и Т. Керимли в своем ответе на мою статью слову «армянин» давали такую трактовку: «Армен» – лишь только обозначение топонима, а не этнонима…Этимология понятия «ермени» связана со словами «Рум» и «ромен»».
Кому теперь верить – Тагисою или Набиеву с Керимли? Придется не верить никому.
Тагисой советует мне «посмотреть также в соответствующих словарях и справочниках, что означает топоним «Дагестан»», и уверенно считает, что он имеет только тюркское происхождение.
Похоже, таких словарей и справочников мой советчик сам в руках не держал. Да, первая часть данного слова «даг» – действительно тюркского происхождения, а вторая часть «стан» – персидского. Кстати, упомянутые выше академики Набиев и Керимли этимологию этого топонима в своей совместной статье также считали исключительно тюркской.
Приведя большой отрывок из художественного перевода поэмы, где рассказывается о письме правителя Ахсатана с предложением написать поэму о Лейли и Меджнуне, Тагисой пишет: «Как явствует из приведённого отрывка, Низами очень расстроился, оттого что поэму («Лейли и Меджнун». – А.К.) ему надо было писать не на тюркском, а на арабском или фарсидском. Из текста даже становится ясно, что поэма фактически была готова. Об этом свидетельствуют следующие строки: «И рядом сын любимый Мохаммед, / Что дорог моей жизни, как душа, / В руках ту книгу тюркскую держа».
Но ничего подобного в оригинале нет. Дословный перевод говорит совершенно о другом.
Заказчик поэмы пишет поэту, что «тюркство не свойственно нашей верности». Т.е. здесь речь вовсе не идет языке. Правитель намекает Низами, чтобы будущее произведение не было низкопробным, как у известных им обоим тюркских авторов. И никакой «готовой» книги на тюркском языке у Низами не было, чтобы сын поэта Мухаммед еще держал ее в руках. И приписываемого Тагисоем поэту «огорчения» от заказа Ахсатана тоже не было.
Вот в подстрочном переводе слова правителя:
Эта повесть должна быть шахом (царицей) всех повестей,
И ты должен потратить на это сокровищницу слов.
Разукрась эту девственную невесту
Убранствами персов и арабов.
Ты знаешь, я ведь такой знаток слов,
Что новые двустишия от старых отличаю...
Смотри из шкатулки мыслей,
На чье ожерелье ты нанизываешь жемчужины!
Тюркство не свойственно нашей верности (дружбе),
[И потому] тюркоподобные слова нам не подобают».
А вот что пишет Низами о своём состоянии в момент получения письма от правителя:
Тому, кто из высокого рода,
Нужно высокое слово.
Когда кольцо шаха дошло до моих ушей,
Сознание подскочило из сердца к устам.
Не было у меня силы, чтобы отказаться,
Не было и зорких глаз, чтобы добраться до такого сокровища.
Погрузился я в смущение и блуждал в нем,
Из-за дряхлости возраста и слабости состояния.
Не было близкого друга, с которым я мог бы поделиться тайной
И которому мог бы подробно рассказать о моих делах.
Сын мой Мухаммед-и Низами,
Который был дорог моему сердцу, словно душа,
Положив письмо на ладони, словно сердце,
Сел рядом, словно тень.
В своих измышлениях о великом поэте Тагисой, противореча самому себе, пишет: «…в эпоху Низами такие понятия, как «этнос», «народ», «нация» вообще не имели такого смысла, какой вкладывают в него в современный период». А потом высасывает из пальца такой «гениальный» вывод: «Ведь у Низами такие области, как Ягма, Хатан, Хутталь, или города Халлух, Тараз, Хата, Кашкар, Чач, Тамгач, Ваш – не вымышленные топонимы, созданные поэтическим воображением романтика, а исторически реальные области и города Тюркского каганата (по современной карте северо-западный Китай, Казахстан, Киргизия, Узбекистан, Туркменистан). В «Искендер-наме» изображается Искендер, прибывший через Тибет на «окраину Китая», т.е. в тюркский (уйгурский) район Китая. Искендер идёт на государя Хотана, а Хотан – столица китайских тюрков. Низами в поэме «Хосров и Ширин» часто прославляет тюрков. А в «Искендер-наме» повествует не о китайцах, а о китайских тюрках, о тюркском мировоззрении, миропонимании».
Какие могут быть тюрки в Китае во времена Александра Македонского?
Выдумкам Тагисоя нет предела. Он пишет: «И, хотя поэма «Искендер-наме» Низами посвящена Александру Македонскому, в то же время известно и то, что здесь Искендер далёк от своего реального прототипа, ибо здесь он выступает как восточный герой».
Вероятно, под этим «восточным героем» Тагисой имеет в виду тюрка, ведь не зря же великий полководец совершал свои походы исключительно на «тюркские» земли.
Бесспорно, поэма Низами написана именно об Александре Македонском, о его легендарной жизни и духовном становлении, никакого «восточного героя» здесь нет. Поэт сам говорит, о ком это повествование и как оно было создано:
Рассказов об этом царе, покорителе горизонтов,
Я не видел начертанными ни в одном свитке.
Слова, собранные мною, как сокровище,
Во всех списках были разбросаны.
И, облекая их в убранство стиха,
Кроме новейшей истории, изучал я и книги
Еврейские, христианские и пехлевийские.
А то, что Низами под Александром Македонским не подразумевал какого-то «восточного героя», свидетельствуют слова Е.Э. Бертельса, осуществившего филологический перевод первой части «Искендер-наме» («Книга о славе») на русский язык: «Я думаю, мы не ошибемся, если скажем, что Низами искал такого героя, которого можно было бы показать в облике «идеального правителя», такого носителя власти, который может принести счастье людям».
Увы, Низами у Тагисоя, как и у многих других его единомышленников, – великий патриот тюрков, чуть ли не ярый поборник пантюркизма.
Но самое главное и правдивое в работе Тагисоя, с чем нельзя не согласиться, вот это: «Здесь мы далеки от намерения азербайджанизировать Низами – это давным-давно сделано крупными исследователями».
Да, именно азербайджанизировали, не имея к тому никаких веских причин. Правда, это сделано не крупными исследователями, а такими «гениальными» фантазёрами, как профессор Тагисой.
А те высказывания А.Е. Крымского или Е.Э.Бертельса, где Низами называется «азербайджанским» поэтом, и которыми, как знамёнами, гордо размахивает Тагисой, легко объяснимы.
Рукопись книги А.Е. Крымского «Низами и его современники», изданной в Баку в 1981 году, около сорока лет хранилась в научном архиве Института литературы имени Низами АН Азербайджанской ССР, а когда решили издать ее, обнаружилось, что из неё исчез последний раздел, где был очерк, посвященный самому Низами. Книга была издана в неполном виде. Читатели так и не увидели биографии Низами в трактовке А.Е. Крымского.
А Е.Э. Бертельс, как известно, был против этногеографического подхода в идентификации Низами. Но ученый был подвергнут жесткой политической критике за «буржуазный космополитизм и отход от марксистско-ленинского взгляда на литературу». В таких условиях и Е.Э.Бертельс, и А.Е.Крымский просто были вынуждены «азербайджанизировать» Низами. Но они в своих трудах ни разу не назвали поэта тюрком. Под словом «азербайджанский» они подразумевали вовсе не национальность, а многонациональную территорию, называемую Азербайджаном, что позволяет представителям любого народа, населяющего эти земли, оспорить национальную принадлежность в том случае, если на то у них есть веские доказательства.
У лезгин такие аргументы есть. О них я писал в упомянутой Тагисоем статье «Возвращение Низами». Эта и другие две статьи – «Синдром горящей шапки» и «Второй ответ авторам «Похищения Низами»» – включены в мою книгу «Слово продолжается» (Дагестанское книжное издательство, 2013. Книга доступна в Интернете по ссылке https://search.rsl.ru/ru/record/01008266747 ). Последние две статьи были написаны на ответную статью Б. Набиева И Т. Керимли, которых (почему-то без упоминания второго соавтора) также щедро цитирует Тагисой.
Что касается переводов произведений Низами на русский язык в советское время, то и они были подогнаны под «азербайджанство», а иногда даже под «тюркство» Низами, исходя только лишь из идеологической конъюнктуры того периода.
Слово «тюрк» у поэта встречается по-разному.
Иногда он говорит о тюрках, как о кочевниках, склонных к набегам и разграблению. Для наглядности приведем в дословном переводе Е.Э. Бертельса строки, в которых поэт говорит о смерти своей жены Афак – кипчакской тюрчанки.
Как [всем] тюркам, понадобилось ей откочевать,
по-тюркски предала она разграблению мое [самое ценное] добро
(т. е. душу).
Если тюрчанка моя скрылась из шатра,
о боже, о тюрчоночке моем ты позаботься!
Этот перевод взят из 2-го тома «Избранных трудов» Е.Э. Бертельса (Издательство восточной литературы, М. 1962, с. 118).
Здесь речь идет еще о «тюрчоночке» – о сыне Низами Мухаммеде.
В другом свое труде «Великий азербайджанский поэт Низами» (Издательство АзФАН, Баку, 1940, с.29.) Е.Э. Бертельс строчку, где речь идет о сыне поэта, переводит так: «О боже, ты позаботься хоть о юном тюрке моём».
Как видим, учёный так двояко («тюрчоночек» и «юный тюрк») перевёл лишь одно слово, что в оригинале значится как «тюрк-заде». Но тут же даёт пояснение: «Тюрк-заде» – рождённый тюрчанкой, это, конечно, Мухаммед, единственный сын поэта…». Т.е. Е. Э. Бертельс Мухаммеда тюрком не считает, как это в данном случае делает Тагисой.
Чаще всего слово «тюрк» у Низами использовано как поэтический символ, обозначающий красоту, белизну, изящество. Об этом говорят почти все известные низамиведы, но никто не ищет в этом слове этнические корни поэта, потому что их там нет. Их на голом месте придумали только тюркско-азербайджанские учёные. Иногда изыскания у них доходят до таких курьезов, что целые одинаковые фрагменты текстов встречаются у разных академиков и докторов наук, что трудно потом разобраться, кто у кого списал.
Если следовать методам азербайджанских ученых, то, полагаясь на этимологию слова «лазги» («лаз» – белый + «ги» – человек, т.е белый, свободный человек), и лезгины могут подвести его к поэтическому смыслу слова «тюрк» («белизна») в стихах Низами и говорить, что он под этим словом имел в виду лезгин.
Цитируя Б. Набиева и Т. Керимли, Тагисой утверждает, что «…у него (у Низами. – А.К.) достаточно обширная галерея персонажей, и при всем богатстве этой картины нигде у него нет упоминания о лезгинах».
Складывается мнение, что и Набиев с Керимли, и Тагисой невнимательно читали Низами или они преднамеренно не замечают не нужные им места в его творчестве.
В «Искендер-наме», в первой части «Шараф-наме» («Книга о славе») в главе «Третий бой Искендера с русами» есть такие строки (цитирую по дословному переводу Е.Э. Бертельса. Издательство «Элм», Баку, 1983, с. 305.):
Некто по имени Джерем, с горы Лакзан, словно гора,
Выступил, в мире от него стало тяжело.
В комментариях сказано: «С горы Лакзан – Лакзи, т.е. лезгины».
Этот витязь Джерем с лезгинской горы воюет на стороне русов.
До этого есть еще такой комментарий к строке «Собрал он (Кинтал – предводитель русов. – А.К.) войско из семи племён» из главы «Прибытие Искендера в область русов»: «Объединение народов и племён, представители которых принимали участие в походе на Северный Кавказ и Закавказье. Обычно подразумеваются: русы, булгары, хазары, буртасы, аланы, ясы, черкесы. Низами, как житель Закавказья, в понятие Семирусья включает следующие народы: русы, хазары, буртасы, аланы, хайтакцы, ису (асы), лезгины».
Тут по поводу строки с упоминанием Джерема с лезгинской горы нужно сделать еще одно уточнение.
В известном и многократно издававшемся в Москве и Баку художественном переводе этой поэмы данные две строки звучат так:
Появился подобный упавшей скале
Витязь русов – Джерем; стало тяжко земле.
И самое интересное, этот перевод был осуществлен по инициативе азербайджанских ученых. Почти во всех случаях, когда переводчик отходил от оригинала, в прилагаемых комментариях это обязательно оговаривалось составителями, а в данном случае во всех переизданиях какое-либо объяснение отсутствует.
В моей статье «Возвращение Низами» и в других двух дополнительных статьях есть, на мой взгляд, любопытные детали, на основе которых я выстраиваю свою версию этнического происхождения Низами и которые незаслуженно остались без внимания серьезных исследователей. Выступившие против моей точки зрения азербайджанские ученые Б. Набиев и Т. Керимли в своей статье просто проигнорировали эти аргументы. Мимо этих аргументов проходит и Тагисой.
Некоторые из них я хочу повторить здесь.
Я склонен думать, что Низами не родился в Гяндже, потому что у него нет ни одного положительного эпитета в отношении этого города.
Он Гянджу пренебрежительно называл Абиссинией: «Моего тюркства (белизны, изящества) в этой Абиссинии не признают».
Поэт всю жизнь мечтал совершить паломничество в Мекку, но это ему не удалось по неизвестным нам причинам. Также он мечтал освободиться от «Гянджинского заключения» и переехать в Ирак, где поэтов поощряли щедро и по достоинству.
Об этом в «Сокровищнице тайн» имеются такие строки:
Гянджа узлом завязала мою шею,
[Иначе] без всяких помех сокровища Ирака были бы моими.
Зачем ты сидишь со связанными ногами в этой дыре,
[Держа] на ладони такую [прекрасную] иракскую монету?
Освободи стремена от Гянджинского заключения,
У тебя поводья льва, выпусти же [львиные] когти.
В поэме «Семь красавиц» поэт также сетовал на свою судьбу:
Я, который заключён в своей области,
И закрыт мне путь бегства назад и вперёд.
Для установления места рождения эти две строки имеют огромное значение. Увы, они почему-то ускользнули от внимания исследователей. Недвусмысленно звучит оборот «путь бегства назад и вперёд».
Если представить себе «путь бегства вперёд», то это должен был бы путь в Мекку, к Каабе, или в Ирак, где труд поэта ценился по заслугам. Если под «путём бегства назад» представить путь в иранский город Кум, то оборот «назад и вперёд» мог бы иметь иную версию, поскольку и Мекка, и Ирак, и иранский Кум находятся к югу от Гянджи. «Путь бегства назад» – это всё-таки путь в обратную сторону, в лезгинский Кум, расположенный к северу от Гянджи!
В своей статье я приводил свидетельства о разрушении гробницы Низами, построенной земляками в честь его шейхского сана и ставшей местом религиозного почитания. По словам Е.Э. Бертельса, такое неуважительное отношение к ней продолжалось вплоть до 30-х годов ХХ века. Правда, до этого единожды она была восстановлена А.С. Грибоедовым.
Хочу задать вопрос Тагисою: откуда возникло такое неуважительное отношение, что в мавзолее поэта хранили сено для лошадей? Получается, одни люди гробницу построили в знак признания заслуг Низами, затем пришли другие, для которых Низами стал чужим.
Тут невольно вспоминаются слова из «Доклада о спорных кавказских территориях, на которые имеют права самоопределившиеся тюрки» сотрудника министерства иностранных дел мусаватистской Азербайджанской Республики, просуществовавшей всего два года (1918-1920), А. Щепотьева: «Азербайджанские тюрки появились на Кавказе в середине средних веков (с эпохи Сельджукидов, 1048 - 1092 гг.), заняв низовья Куры и Аракса и Карабахские горы и оттеснив местные племена лезгинского происхождения в горные долины Дагестана» (Известия АН Азербайджанской ССР, серия истории, философии и права, № 2. Баку, «Элм», 1990, c. 43).
А.Е. Крымский писал: «Что касается присутствия тюркского элемента, то собственно Ширван ХII века, по-видимому, и вовсе не знал тюрок на своей территории у Гянджи. В остальном Азербайджане тюркские поселения были в ХII веке незначительными, но всё-таки имелись» (А.Е. Крымский. «Низами и его современники». Баку, «Элм», 1981, с. 391).
То, что тюрки в Гяндже отсутствовали, но кочевали неподалёку, подтверждают и строки Низами из последней поэмы «Искандер-наме»:
Темнолицые, которые грабят на дорогах,
Грабежом своим затемняют весь мир,
Днем не смеют разжигать своего огня,
Ибо око стыдится ока.
Кто же эти люди, разжигающие свои костры ночью, г. профессор? Вы приводили такие строки поэта: «Все, что сделал в Гяндже я, не знающий лжи, / Воры шлют в Бухару. Их товар из Гянджи», «доказывая» ими «гянджинское происхождение» Низами, но эти слова лишь продолжение тех, что приведены мной перед этим абзацем.
Здесь говорится о новоявленных писцах, которые наподобие «темнолицым» грабителям воруют стихи у Низами. Вот как это звучит в подстрочном переводе:
Теперь посмотри, как писцы среди белого дня
Оттачивают калам (перо) из мускусной ивы.
Всё тайное моё, которое крадут они явно,
Из Гянджи оно, хотя везут они его в Бухару.
Не покупают товар, который продаётся тайком,
Ибо краденое добро бывает дёшево».
Тогда кто эти писцы, ворующие у Низами?
А то, что «товар» Низами из Гянджи вовсе не говорит о том, что поэт родился здесь.
Да и сам Низами в бейте из поэмы «Хосров и Ширин» также недвусмысленно намекает на своё негянджинское происхождение:
Я – море. Жемчугом я ваш (выделено мной. – А.К.) наполнил город,
А вы мне камешки насыпали за ворот.
(Перевод К. Липскерова).
Оборот «насыпать камешки за ворот» также требует объяснения. Это древнейший, доисламский, ритуал, совершаемый лезгинами до сих пор во время похорон. За ворот близким родственникам погребённого насыпают камешки с могилы в знак того, чтобы близкие покойника быстрее и без печальных последствий отошли от горя. Этой метафорой Низами наверняка говорит, что город Гянджа, где провел большую часть жизни и написал свои произведения, для него умер. С другой стороны, Низами показывает, что «утешение» со стороны притворяющихся добрыми в отношение к поэту людей в данной ситуации выглядит явным издевательством над ним.
Низами знал лезгинский язык и явно намекает на исконно лезгинские слова.
Здесь хотел бы обратить внимание на слово «табарьяк», встречающийся в «Рассказе о хорасанце и об обольщении халифа» из «Искендер-наме».
Азербайджанский низамивед Р.М. Алиев по поводу этого слова даёт следующий комментарий: «Смысл слова «табарьяк» до сих пор не раскрыт исследователями. Оно не зафиксировано ни в одном из толковых словарей. Арабский алфавит позволяет читать его по-разному».
Но мы полагаем, что «табарьяк» содержит намек на лезгинское слово «табрак» – «мешок», «мошна». Этот необычный мешок для лезгин служил предметом роскоши.
Напомню, что плут-хорасанец, прежде чем назвать свои фальшивые бусы «табарьяком», упоминает и слово «мошна»:
Это тебе я продал за один лишь динар
[И] этим мошну[тебе] сшил для наживы.
Как видим, герой-плут изображен как бы владеющим лезгинским языком. Обманщик надеялся, что в Хорасане оно никому не известно.
Почему именно это слово? А потому, что хорасанец хотел увести с собой целый мешок золотых динаров. Низами в данном контексте обыгрывает еще одно лезгинское слово «табрукь» – «обманщик», «плут». И это отражено в стихах Низами:
Возможно, что слово «табарьяк» исказил переписчик,
Поучись риторике и ухвати его смысл.
Это двустишие снабжено таким комментарием Е.Э. Бертельса: «Если переставить точки в слове «табарьяк», то читаем – издевка, насмешка, обман».
А под упомянутым в двустишии переписчиком поэт, скорее всего, видел себя.
В статье А. Бертельса «Низами», послужившей предисловием к книге «Пять поэм» ((М., «Правда», 1988, с. 436), сказано: «Десятки раз Низами обыгрывает в поэтических образах представление: земля покоится на рогах быка, стоящего на рыбе. Но он явно не понимает это буквально, для него такая картина – лишь миф (курсив мой. – А.К.), ставший поэтическим штампом. В мифе небо – океан, луна – рыба, бык – солнце, но у Низами «всё, что ни есть на свете», – это «всё от луны до рыбы» только потому, что мах (луна) и махи (рыба) (курсив мой. – А.К.) по-персидски почти омонимы. В его поэзии своеобразная логика мифа бывает нарушена ради системы образов, но, если бы он написал трактат по космогонии, он, вероятно, объяснил бы нам многие детали своих поэм – мы ведь ещё не разобрались в использованной им древней символике».
Низами не мог открыто отрицать принятые представления о средневековой космогонии. Но своё отношение к мифичности представлений о мироздании он всё равно высказывал по-своему: поэт в ряду упомянутых А. Бертельсом омонимов, возможно, не упускает из виду и лезгинское слово «мах» – «сказка», «миф», значение которого играет главенствующую роль в данной цепочке смыслов.
И слово «макь», означающее «бычий жир», также убедительно вписывается в обозначенный здесь ряд смыслов у Низами.
Таким же образом нельзя сбрасывать со счетов еще несколько лезгинских слов, обыгрываемых поэтом в названии поэмы «Хефт пейкар» (в другой вариации – «Хафт пайкар»), известной в русском переводе как «Семь красавиц».
Приведём комментарий Р.М. Алиева по поводу названия поэмы: «Персидское слово «пейкар» может быть переведено словом «красавица» с большой натяжкой. В классической персидской поэзии, в частности в поэме Низами, оно означает: 1) тело, фигура; 2) небесное тело, планета, звезда; 3) портрет, картина и лишь условно (метафорически) – красавица. Не случайно Алишер Навои, создавший свою «Пятерицу» как бы в ответ на поэмы Низами, назвал свою поэму на этот же сюжет «Семь планет».
В зависимости от контекста Низами употребляет слово «пейкар» почти во всех вышеперечисленных значениях. В название поэмы он, скорее всего, вкладывал смысл «небесное тело», «звезда», – пишет исследователь.
Самые главные значения, вложенные поэтом в название поэмы и важные для автора, нам кажется, всё же скрываются в лезгинском языке.
Поэт, бесспорно, обыгрывает следующие похожие на «пейкар» слова:
«Пайкар» – пояс, часть земной поверхности, выделяемой по какому-нибудь признаку. Это древнее лезгинское слово равнозначно арабскому слову «иклим». Герой поэмы Бахрам взял себе в жёны семь красавиц, вывезенных из семи поясов земли.
«Пекер» (в ахтынском наречии лезгинского языка встречается вариант «пекар») – одежды. В каждой главе поэмы речь идёт о шахских одеяниях.
«Пайгар» – балансир, помогающий канатоходцу ходить по высоко натянутому канату и исполнять свои трюки. Сказки, рассказываемые красавицами – героинями поэмы, носят в себе глубокий тайный смысл, постижение которых даёт в самосовершенствовании опору и равновесие. Слово имеет и другие значения – «прочность», «упорядоченность», которые являются явным намёком на представления Низами о небесных телах.
«Бакар» (в самурском диалекте лезгинского языка это слово звучит как «пакар») – необходимость, необходимый. Т.е. Низами-суфий считает, что человеку необходимы тайные и явные знания, которые он включил в свою поэму.
Тагисой пишет: «В поэме «Лейли и Меджнун» Низами отмечает, что его мать имеет курдское происхождение, а в поэме «Хосров и Ширин» он именует себя тюркским словом «икдиш», то есть «метис», тем самым Низами ставит акцент на своих тюркских корнях».
Б. Набиев и Т. Керимли до этого отмечали, что слово «икдиш» встречается в поэме «Семь красавиц» и приводили следующие строки:
Низами – икдиш, сидящий в закутке (укромном месте),
Наполовину уксус, наполовину – мед.
Нам кажется, это слово очередной выдумкой азербайджанских учёных. Во-первых, в названных поэмах нет этих строк.
Во-вторых, эти исследователи, по-моему, и не задумались над тем, когда и где появилось слово «метис» в современном его понимании. К тому же слово «метис» в контексте приводимого двустишия, где встречается «икдиш», выглядит явно «посторонним».
В-третьих, тюркское ли это слово и действительно ли означает «метис»?
Ни в «Азербайджанско-русском словаре» (Издательство Азербайджанского филиала Академии наук СССР, Баку, 1941 г.), ни в «Турецко-русском словаре», ни в «Русско-азербайджанском словаре» слова «икдиш» нет. В последних двух слово «метис» переводится как «метис».
Но в лезгинском языке есть слово «икьдиш», явно произошедшее от арабского корня, с лексическим значением «густая смесь». Оно зафиксировано в трехтомном толковом «Словаре лезгинского языка» известного дагестанского лингвиста А.Г. Гюльмагомедова, изданном под грифом Института языка, литературы и искусства Дагестанского научного центра Российской академии наук (Махачкала, 2012). «Густая смесь» к «уксусу» и «мёду» подходит больше, нежели «метис» в понимании профессора Тагисоя. Низами в этих двух строках говорит об отрицательных («уксус») и положительных («мёд») чертах своего характера.
Вдобавок ко всему сказанному по этому поводу, правоверный мусульманин Низами, сын мусульманина, рожденный курдинкой-мусульманкой, вряд ли стал бы называть себя «метисом», вкладывая в слово «икдиш» тот, современный, смысл, который в него вкладывают Тагисой и иже с ними. Ведь сам Тагисой до этого писал, что во времена Низами «такие понятия, как «этнос», «народ», «нация» вообще не имели такого смысла, какой вкладывают в него в современный период».
У Низами много устойчивых фраз, указывающих на их лезгинское происхождение.
К примеру, такие идиомы, как «шерстяной лев» (человек, с виду сильный, крупный, но слабый, с мягким характером), «твёрдость лица» (упорство человека в каком-нибудь деле, иногда упрямство), «съесть деньги» (истратить деньги впустую), «вот камень, вот весы» (предложение взвесить то или иное обстоятельство), «дыхание стало тесным» (задыхаться), «меч твой, а шея моя» (можешь судить меня по своему усмотрению) и др. являются дословным переводом, прямым калькированием лезгинских устойчивых оборотов.
На лезгинские слова намекал и даже их использовал не только Низами. В этом же ключе хотел бы поговорить и о литературном псевдониме поэта Хакани – современника Низами (Кстати, вторая часть статьи З. Ризванова называлась «Происхождение Хакани Ширвани», хотя он подробностей псевдонима поэта не касался. Странно, что эту часть статьи писателя Тагисой обошёл вниманием).
Псевдоним «Хакани» – самая не раскрытая до конца тайна поэта. Все исследователи, к сожалению, ограничиваются толкованием слова «хакани» в единственном значении: «принадлежащий хакану – правителю» или «царский». Действительно, поэт служил при дворах разных правителей и своим псевдонимом как бы показывал свою преданность тому или иному высокому покровителю. Но великий и многомерный поэт Хакани вряд ли мог быть до такой степени поверхностным при подборе для себя литературного имени. Тем более, известно, что в молодости у него был псевдоним «Хакаики» – «искатель духовных истин».
Секрет очевиден. Здесь просто надо знать лезгинский язык, которым не владел ни один крупный исследователь творчества поэта. Поэт в своём псевдониме скрыл два слова: заимствованное из арабского «хак» – «правда, истина» и исконно лезгинское «кани» – «любящий», т.е. «правдолюб».
Абу аль-Ала – «царь поэтов», учитель и тесть Хакани, когда между ними на почве конкуренции в панегирической поэзии испортились прежние отношения и дошли до откровенной вражды, напомнил зятю в стихах:
Я препоясался на заботливое обучение тебя.
Я твоему языку открыл путь стихотворства.
Когда же ты сделался подлинным поэтом,
Я повёл тебя к хакану (ширваншаху Минучихру),
Я дал тебе прозвище «Хакани».
Ученику, назвавшему себя султаном в поэзии, поставив себя выше учителя, Абу аль-Ала явно намекает следовать скрытому смыслу псевдонима, служить истине и при определении своего места в ряду поэтов.
Кстати, и А.Е. Крымский в своем труде «Низами и его современники» о Хакани писал, что «его нельзя включить в плеяду поэтов собственно Азербайджана».
Одним словом, лезгинский язык присутствует в творчестве Низами и других поэтов Аррана и Ширвана, писавших на фарси. Но то, что это они делали в завуалированной форме, требует более глубокого и беспристрастного изучения.
В завершении приведу мнение крупного ученого, академика, Героя Советского Союза З.М. Буниятова, который писал в своей книге «Государство Атабеков Азербайджана»: «Низами родился в городке Кум («Хотя я и затерян в море Гянджи, словно жемчужина, но я из горного городка Кум»). Село Кум, – продолжает учёный, – и сейчас существует в Кахском районе Азербайджанской ССР, и утверждения о происхождении Низами из иранского Кума должны быть отброшены. К тому же известно, что Низами никогда не покидал своей родины».
Заметим, что З.М. Буниятов, не считают приведенные в своем тексте строки поэта «поздней вставкой», как это делают некоторые учёные. Явной вставкой может быть следующее за приведёнными Буниятовым строки («В Тафрише есть деревня, и своё имя / Низами стал искать оттуда»), поскольку они нарушают связь между предыдущим и последующим двустишиями. Без этих строк с упоминанием Тафриша текст «возвращается» в свою подлинность.
А то, что строк о Куме нет в ранних списках, вовсе не означает их отсутствие: они могли быть переписаны из еще более древних рукописей, которые просто утеряны.
В продолжение этой мысли приведу комментарий А.К. Арендса к главе «Кончина Низами» из «Искендер-наме»: «Эта глава перу Низами не принадлежит, но содержится даже и в наиболее старых из известных рукописей его поэм, вероятно, они были написаны вскоре после его смерти кем-то из близких».
Нам кажется странным, что одни, явно не принадлежащие перу Низами, строки включают в издания его книг, а другие строки, которые встречаются в поздних рукописях, считают «вставками».
А не могло ли случиться так, что не желавшие звать Низами «кумцем» переписчики более ранних рукописей решили изъять не нужные им строки?
Еще одна интересная деталь: старейшая рукопись, где отсутствуют «кумские» строки, датируется 1360-м годом, т.е. прошло более 150 лет после смерти поэта. Что, за эти полтора столетия его произведения не переписывались?
Неубедительность изъятия «кумских» строк налицо.
З.М. Буниятов придерживался своего мнения до конца своей жизни. Например, в краеведческом музее Каха (Азербайджан) хранится письмо академика Буниятова к школьникам этого города. В азербайджанской газете «Зеркало» от 6 февраля 2009 года написано: «Академик пишет о том, что гениальный Низами – их (кахских школьников. – А. К.) прямой предок, он родился и первые несколько лет прожил в селе Кум в пяти километрах от Каха. В послании академика говорится о том, что жители Кахского района должны не только гордиться этим фактом, а быть достойны гениального предка».
Но этот посыл адресован не только жителям лезгинско-цахурского села Кум, но и жителям всего Азербайджана, так как только кахско-кумская версия биографии Низами даёт право многонациональному народу Азербайджана считать его своим поэтом, имеющим здесь более глубокие этнические и исторические корни, нежели чем тюркские. В другом случае, если по желанию некоторых горе-исследователей считать его потомком вчерашних тюркских кочевников, не имевших в тот период в данном регионе каких-либо национально-литературных традиций, трудно себе представить, что он на чужом языке мог написать известные всему миру творения. Тюрки, появившиеся в Арране (в Кавказской Албании) во второй половине ХI века и в течение столетия (если не больше) еще кочевавшие здесь, вряд ли могли так глубоко проникнуться и приобщиться к культуре здешних древних народов: персов, армян, грузин и кавказско-албанских лезгин, имевших свою письменность и литературные памятники. А топоним «Азербайджан», лишённый тюркского происхождения, но любыми способами подвергаемый «тюркизации» фальсификаторами, на земли Кавказской Албании «перетянули» лишь в ХХ веке. Об этом тоже не нужно забывать.
Кардаш Арбен (Кардашов Арбен Мехединович) — лезгинский поэт, прозаик, драматург. Родился в 1961 г. в селении Микрах Докузпаринского района Республики Дагестан. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор более пятнадцати книг стихов и прозы, двух пьес, поставленных на сцене Лезгинского государственного музыкально-драматического театра им. С. Стальского. Стихи, проза и статьи о литературе печатались в «Литературной газете», «Литературной России», журналах «Дон» (Ростов-на-Дону), «Странник» (Саранск), альманахе «Голос Кавказа» (Пятигорск) и др. Перевел на лезгинский язык стихи А. Пушкина, М. Лермонтова, А. Блока, А. Вознесенского и др.; сказку П. Ершова. Член СП России. Народный поэт Дагестана, заслуженный деятель искусств РД. Лауреат премии «Олимп» Союза демократической молодежи Дагестана, Государственной премии РД, премии «Шарвили». Работает редактором лезгинских изданий в Дагестанском книжном издательстве. Живет в Махачкале.
Дайджест
Советуем Вам зарегистрироваться, чтобы быть полноправным юзером нашего сайта.
Возможно Вам будут интересны:
Рассказ лезгинского поэта и писателя Арбена Кардаша опубликован в «Русском Динозавре»
Парк имени Низами Гянджеви в Дербенте находится на завершающей стадии реконструкции
Путь к очищению, ладу и красоте: Народному поэту Дагестана Арбену Кардашу – 60 лет
На крепости Нарын-Кала установили памятник поэту Низами Гянджеви
Парк имени поэта Низами Гянджеви реконструируют в Дербенте в 2020 году
Комментарии (0)
