Федеральная лезгинская
национально-культурная автономия

Методологические аспекты исследования
 
Вопрос об «этническом составе», или «этнической принадлежности» населения Кавказской Албании является одним из наиболее дискуссионных в албанистике. Обращение к обширной и довольно разноречивой историографии темы еще больше запутывает читателя, но при этом выявляет характерную закономерность: обсуждения по теме велись почти исключительно в плоскости истории современных народов. Такой подход неизбежно порождал дискурс о «прямых потомках» кавказских албан и наследниках кавказско-албанской культуры, что мы, собственно, и наблюдаем в новейшей историографии. Так, например, А.А. Акопян, М.М. Мурадян и К.Н. Юзбашян назвали «современные лезгиноязычные народности юго-восточного Дагестана и северо-восточного Азербайджана (лезгины, удины, табасаранцы, цахуры, рутульцы, агульцы, крызы, будуги и хиналугцы)» «прямыми потомками собственно албанских племен»[1]. Ф.Д. Мамедова считает, что наряду с удинами «к албанскому этносу относятся и лезгины, леги, цахуры-лпины, хыналугцы, крызы, алпаны, рутульцы, будухи»[2].  

Прямое сопоставление древних и современных народов без учета конкретно-исторических условий, особенностей их эволюции и закономерностей исторического развития невольно допускает взгляд на народность как на застывший, статичный организм, лишенный динамики изменения, трансформации, становления во времени, собственной эволюции. Однако такое в принципе невозможно: на протяжении истории у народов и народностей менялись типы хозяйства, уклад жизни, формы политической организации, религия, материальная и духовная культура, обычаи и традиции, правовые установки, морально-этические нормы. Менялись базовые ценности, идентичность, самоназвание, восприятие и границы своего «мира», народа/народности, страны. От эпохи к эпохе менялись также и языки, и не только за счет заимствований: они распадались на близкородственные диалекты, которые с течением времени все больше отдалялись друг от друга, приводя к формированию новых языков. Носители этих обособившихся языков воспринимали себя как отдельные народы. В ходе тесной племенной и этнической консолидации происходил и обратный процесс: возникала потребность в универсальной системе вербальной коммуникации, что приводило к возникновению наддиалектного общенародного языка. Мало того, в рамках определенной этнической общности происходил даже процесс смены языка, причем не в рамках одной языковой группы (в данном случае восточно-кавказской), а переход на язык иной языковой семьи или группы (тюркской, индоевропейской, картвельской).

С другой стороны, возникает вопрос, можно ли называть кавказских албан этносом, имея в виду доарабский период истории Кавказа или даже период активной исламизации, как это предлагает Ф.Д. Мамедова?[3] Если говорить о концептуальных трактовках, то строгие критерии принципа историзма не позволяют называть родоплеменные общности древности этносами и говорить об их этническом происхождении, тем более, что теории этногенеза во многом еще противоречивы, а само понятие этноса до сих пор не имеет общепринятой дефиниции. Последнее признавал и сам Л.Н. Гумилев, автор пассионарной теории этногенеза, хотя именно с его легкой руки расхожие определения этноса, прочно утвердившись в околонаучной среде, постепенно начинают проникать и в глоссарий научных исследований[4].

Противоположная крайность, которая неизбежно ведет к трайбализму, заключается в некритическом использовании категорий рода и племени. В связи с этим возникает другой, не менее сложный вопрос: до какого исторического момента или переходного периода народы Кавказской Албании можно называть племенами ― стадии союза племен, или протогосударственного объединения с фактически независимыми общинами самоуправляемых раннегосударственных этнополитических образований, возникших на базе потестарных структур, или одного из этапов формирования централизованного, пусть и конфедеративного государства, но с официальной государственной религией с автокефальной церковной традицией, претендовавшей на апостольское происхождение?

Как показывает опыт сравнительно-исторических штудий, использование понятийного аппарата новой и новейшей истории при изучении древней и средневековой истории не всегда оправдано, вследствие серьезных различий в реальном содержании исторического процесса на разных стадиях общественной эволюции. Родоплеменные общности, союзы племен, протогосударственные объединения и древние государства невозможно адекватно описывать с помощью терминологии описания народов и государств современного типа ― смешиваются и вследствие этого искажаются смыслы, не учитываются в полной мере условия и специфика различных по своей природе исторических явлений, на раннюю, архаичную почву переносятся поздние, более развитые образы и семантика. Решение указанной методологической проблемы, комплексной по своей природе, требует специальных исследований со стороны профессиональных этнологов и методологов истории, однако специфика темы требует хотя бы предварительного семантического разграничения используемых категорий. 

Различные марксистские, цивилизационные, конструктивистские, неопозитивистские, мир-системные и другие подходы и толкования теории этногенеза, как и теории нации (в том числе этнонации, политической нации и др.), придали обсуждаемым терминам неоднозначную и противоречивую коннотацию, включающую в себя как многочисленные исторические, так и современные интерпретации[5]. Если в подобной ситуации во избежание терминологической путаницы Л.Н. Гумилев предпочитал называть народности этносами[6], то мы предлагаем поступить как раз наоборот: вернуться к нейтральной категории «народ». Во-первых, потому, что она свободна от концептуализации, и потому коэффициент искажения смыслов здесь минимальный. Во-вторых, как раз к этой категории апеллируют термины «этнос» и «нация» в их исходном значении, обозначающем надродовую форму социальной организации, основанную на отношениях биологического родства. 

В переводе с древнегреческого έθνος ― это народ, связанный общностью происхождения, языка, территории и т.д. Латинский термин natio в античности обозначал не только «народ», но и «государство», подразумевая народы, имеющие собственную государственность. Иначе говоря, мы можем использовать производные определения «этнический» и «национальный», только четко очертив их семантические границы ― в первоначальном, неконцептуальном значении основных терминов, понимая под этничностью принадлежность к народу, а под национальностью ― принадлежность к стране. Апеллируя к понятию «народ», мы освобождаем себя от необходимости проводить четкие разграничительные линии между племенами и этносами и, тем самым, обходим стороной сложные и не до конца исследованные проблемы этногенеза современных народов Кавказа, в котором принимал участие (в разной степени) в том числе и автохтонный восточнокавказский субстрат. 

Определения «народа», так же, как и дефиниции «племени», «этноса» и «нации», которые в различных случаях стоят за категорией «народ», включают в себя не только наличие общей территории, в том числе исторической, но и общность языка. Для небольших государственных образований, которые не были империями, понятие natio предполагало также и общность происхождения, и племенное родство, что в принципе означало одно и то же. Народы Кавказской Албании были объединены общей территорией, государственностью, административно-политическими институтами, автокефальной государственной религией (применительно, по крайней мере, к раннесредневекововй эпохе), собственной церковной традицией, государственной идеологией, народными обычаями, материальной и духовной культурой, в том числе письменной, правовыми нормами и установлениями, системой этических представлений. Для каждого из указанных условий непреложным является тот факт, что если не общность языка, то хотя бы наличие достаточно широкого, массового общения между людьми представляет собой важнейшее условие существования единого государства и тем более его эффективного управления из одного центра.

Другим не менее значимым методологическим аспектом проблемы является тесная историческая взаимосвязь между такими понятиями, как «народ», «племя», с одной стороны, и «язык», «наречие», с другой. Язык нередко подразумевает речь как коммуникативную систему, связывающую людей, соединяющую их в народ или племя, а также сам народ, племя[7]. Иначе говоря, если мы установим языки Кавказской Албании, мы получим также представление и о населявших ее народах, и наоборот. 
В неразрывной связи с категориями народа и языка исследователи рассматривают также и категорию власти, прежде всего, политической[8]. Древнехристианское государство, каковым была Кавказская Албания в период своего наивысшего развития в качестве независимого политического субъекта ― это единство трех важнейших компонентов: разноплеменного албанского народа, царской власти и албанской церкви, причем первая категория включает в себя все албанские племенные группы и их языки. Дивергенция языков ― всегда результат процессов дальнейшего обособления отдельных племенных групп, составлявших народ Кавказской Албании, вследствие воздействия центробежных сил, общественно-политических, конфессиональных и многих иных причин, включая также и естественно-географические условия.

Постановка проблемы

Говоря о проблеме общего языка и сложностях межплеменного взаимодействия в Кавказской Албании, авторы авторитетного многотомного издания «История Древнего мира» подчеркивали, что «Сасаниды разрушали христианские церкви, насильственно насаждая зороастризм… Литературный алванский язык и тем более алванский общенародный язык койне так и не создались. Напротив, распространялся не только среднемидийский, но (за счет сасанидских переселенцев с юга) и среднеперсидский язык (остатком этих переселенцев является народность татов)»[9]. 

Таким образом, утверждается, что в Кавказской Албании общенародный язык так и не появился по разным причинам, прежде всего, из-за диалектного многообразия и распространения других языков. В данной публикации мы попытаемся ответить на вопрос о том, каким же образом в таком случае осуществлялось межплеменное взаимодействие в Кавказской Албании, как различные племена общались друг с другом ― сначала на стадии их консолидации, затем в процессе строительства общего государства. И какую роль играл каждый из языков, в том числе письменный кавказско-албанский?
Й. Гипперт, В. Шульце, З.Н. Алексидзе и Ж.-П. Маэ, исследовавшие албанские палимпсесты, подразумевают под кавказско-албанским (KA) «литургический и, возможно, административный язык», который преобладал в Кавказской Албании в христианский период (между IV–VIII вв. н.э.). «Это не обязательно означает, ― подчеркивают исследователи, ― что КА был единственным "официальным” языком, используемым в Кавказской Албании»[10].

Армянский историк V в. Корюн сообщает, что албанский епископ и царь, «и они ― оба равные, <…> издали приказ привезти из разных гаваров и местностей владычества своего детей для обучения письменности <...> И когда это приказание на деле было претворено в жизнь и завершено, блаженный епископ Иеремия немедленно принялся за перевод божественных книг, с помощью которых дикомыслящие, празднобродящие и суровые люди страны Алуанк вскоре узнали пророков, апостолов, унаследовали Евангелия, были осведомлены о всех божественных преданиях»[11]. Другой армянский историк Гевонд, живший в VIII в., сообщает о том, что «та же самая книга ― Евангелие, ―на всех языках хранилось цело, невредимо», и что «чудесное и спасительное богоучение» преподавалось и на албанском языке[12]. 

Теперь не остается сомнений в том, что именно источники понимали под албанским языком: это был язык, зафиксированный в албанских палимпсестах, как раз он и доминировал в литургической и отчасти административной сферах жизни Албании в V–VIII вв. При этом, подчеркивают исследователи, «ничего не известно об остальных языках Кавказской Албании», хотя можно уверенно говорить о распространении как минимум двух групп языков, к которым относятся «автохтонные восточнокавказские (предки таких современных языков, как лезгинский, цахурский, рутульский, крызский и будухский) и среднеперсидский (особенно северо-западный персидский), тесно связанный с парфянским…»[13]. После сасанидской аннексии Албании, а также в предшествовавший период, когда влияние сасанидского Ирана на Кавказ было особенно сильным, среднеперсидский язык как раз и был, как на это указывает множество фактов, наиболее важным среди языков международного общения. Как подчеркивал М.С. Гаджиев на основе изучения гемм-печатей царя Албании Асвагена и Великого католикоса Албании и Баласакана, династических связей албанских Аршакидов и Сасанидов, среднеперсидские язык и письмо играли значительную роль «как среди албанской знати, так и среди высшего духовенства страны»[14].

Признание того, что о других языках Кавказской Албании, кроме албанского, ничего не известно, само по себе довольно показательно. Оно фиксирует крайне слабую изученность данной темы в зарубежной и отечественной историографии, в том числе вследствие недостаточности данных исторических источников. После публикации текстов албанских палимпсестов исследования в области исторической социолингвистики заметно активизировались, в научный оборот был введен значительный объем неизвестных ранее лексических единиц кавказско-албанского языка. В связи с этим историки получили возможность привлекать в качестве дополнительного источника также и сравнительно надежный (с учетом качества используемых методик, основанных на глоттохронологии) материал исторической лингвистики. Наконец, немаловажным источниковедческим аспектом для изучения проблемы народов и языков Кавказской Албании является накопленный объем исторической информации о современном расселении коренных народов Восточного Кавказа, а также происходивших процессах миграций, колонизации, миксации, ассимиляции и деэтнизации на данной территории.

Начальный этап консолидации албанских племен, приведший к образованию союза родственных племен, а затем и зарождению древнейшего государства на Восточном Кавказе, одни исследователи датируют в пределах IV в. до н.э.,[15] другие ― более поздним временем вплоть до начала I в. до н.э. Масштабы и географические рамки процессов межплеменой консолидации того времени неизвестны. Ясно лишь, что эти процессы имели продолжительный характер и были обусловлены объективной потребностью албанских племен в объединении, как в силу внутренних причин, прежде всего, социально-экономического характера, так и из-за воздействия многочисленных внешних факторов (усилившиеся международные торгово-экономические связи, влияние зоны цивилизации на сопредельные территории, военные угрозы и др.)[16].

Важнейшим условием образования племенных союзов является если не единство, то общность языков, такое их родство, которое обеспечивало бы достаточную степень взаимопонимания на широком общественном уровне. В развитии институтов государства наличие какой-либо упорядоченной системы коммуникации имело исключительное значение. На сегодняшний день господствующим в исторической науке является мнение, согласно которому албаны представляли собой близкие по происхождению и языку восточнокавказские племена ― автохтоны кавказского происхождения[17]. Кроме того, по крайней мере культурная близость в сфере материальной и духовной культуры определенных регионов Кавказской Албании хорошо прослеживается и на археологическом материале (работы Дж.А. Халилова, И.А. Бабаева, Ф.Л. Османова, Г.О. Гошгарлы, М.С. Гаджиева и др. археологов). На каких же языках общались албаны и какие народы входили в конгломерат албанских племен?

[1] Акопян А.А., Мурадян М.М., Юзбашян К.Н. К изучению истории Кавказской Албании (по поводу книги Ф. Мамедовой «Политическая история и историческая география Кавказской Албании (III в. до н.э. – VIII в. н.э.)») // К освещению проблем истории и культуры Кавказской Албании и восточных провинций Армении. Т. I. Ереван, 1991. С. 323.
[2] Мамедова Ф. Кавказская Албания и албаны. Баку, 2005. С. 627.
[3] Мамедова Ф. Кавказская Албания и албаны. С. 3.
[4] Гумилев Л.Н. О термине «этнос». Доклад на заседании Отделения этнографии 17 февраля 1966 г. // Доклады Географического общества СССР. Вып. 3. 1967. С. 3–5. 
[5] Подробнее об этом см., напр.: Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 2009; Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991; Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. М., 2003. См. также: Eriksen Th.H. Ethnicity and Nationalism: Anthropological Perspectives. L., 1993; Anderson B. Imagined Communities. L., 1983; Smith A.D. The Ethnic Origins of Nations. Blackwell, 1987; James P. Nation Formation: Towards a Theory of Abstract Community. L., 1996; Hastings A. The Construction of Nationhood: Ethnicity, Religion and Nationalism. Cambridge, 1997; Smith A.D. Myths and memories of the Nation. Oxf., 1999; Gat A. Nations: The Long History and Deep Roots of Political Ethnicity and Nationalism, Cambridge, 2013.
[6] Гумилев Л.Н. О термине «этнос». С. 3.
[7] Ср.: «Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой, // И назовёт меня всяк сущий в ней язык» (А.С. Пушкин).
[8] См. об этом: Seidner S.S. Ethnicity, Language, and Power from a Psycholinguistic Perspective. Bruxelles, 1982.
[9] История Древнего мира. Под ред. И.М. Дьяконова, В.Д. Нероновой, И.С. Свенцицкой. Т. 3. Упадок древних обществ. 2-е изд. М., 1983. С. 213.
[10] The Caucasian Albanian Palimpsests of Mt. Sinai. Vol. I. Ed. by J. Gippert, W. Schulze, Z. Alexidze, J.-P. Mahe. Brepols, 2008. P. II–65. 
[11] Корюн. Житие Маштоца. Пер. Ш.В. Смбатяна и К.А. Мелик-Огаджаняна. Ереван, 1962. C. 107. 
[12]  История халифов вардапета Гевонда, писателя VIII в. Перевод К. Патканова. СПб. 1862. Гл. 14.
[13] The Caucasian Albanian Palimpsests of Mt. Sinai. Vol. I. Р. II–65.
[14] Гаджиев М.С. Гемма-печать царя Албании Асвагена // Вестник древней истории. 2003, № 1. С.118; он же. Атрибуция геммы-печати Великого католикоса Албании и Баласакана и вопрос очередности патриаршества владык Албанской церкви // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. XIV. Москва―Магнитогорск, 2004. С. 474.
[15] Во всяком случае, в IV в. до н.э. албаны принимали участие в битве при Гавгамелах, выступая на стороне ахеменидского царя Дария против Александра Великого. См.: Арриан. Поход Александра, III, 8, 11. Перевод М.Е. Сергеeнко. М.―Л.,1962.
[16]  Гаджиев М.С. Государство и право Кавказской Албании // Обычай и закон в письменных памятниках Дагестана V – начала ХХ в. Т. I. До присоединения к России. Сост. и отв. ред. В.О. Бобровников. М., 2009. С. 29; Р. Вейнхольд и Д. Тренде перечисляют военные и политические угрозы албанам со стороны северных кочевников, римлян, персов и византийцев, которые способствовали их сплочению (Weinhold R., Treide D. Die Völkerschaften des Kaukasus im Altertum nach verschiedenen antiken Autoren vom 6. Jahrhundert v. u. Zeitrechnung bis zum 2 Jahrh. n. u. Z. Ethnographisch-archäologische Forschungen. B., 1953. Bd. 1. Цит. по: Тревер К.В. Очерки по истории и культуре Кавказской Албании IV в. до н. э. – VII в. н. э. (источники и литература). М.―Л., 1959. С. 40).
[17] См.: Шанидзе А.Г. Новооткрытый алфавит кавказских албанцев и его значение для науки // Известия Института языка, истории и материальной культуры Грузинского ФАН СССР. Вып. 4. Тбилиси, 1938. C. 1-62; Dumézil G. Une chrétienté disparue. Les Albanais du Caucase // Mélanges asiatiques. 1940-1941. P. 232; Гукасян В. К освещению некоторых вопросов истории Азербайджана в монографии «Азербайджан в VII-IX вв. // Известия АН АзССР. № 4. Сер. ист., филос. и права. Баку, 1968.  С. 117; Мамедова Ф. Кавказская Албания и албаны. С. 615 и др.

Продолжение следует