Федеральная лезгинская
национально-культурная автономия

В рубрике «Особое мнение» мы знакомим читателя с самыми актуальными и заслуживающими внимания материалами. «Кавполит» напоминает, что мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.

Телевидению второй половины ХХ века все сложнее состязаться со Всемирной паутиной. Сегодня Интернет — это уже оружие, посредством которого свергаются режимы, стравливаются миллионы, убиваются неугодные…

В старых фильмах медвежатники, прежде чем вскрыть сейф, по-отечески осматривают его, изучают. Каждое прикосновение к хранилищу чужих тайн и богатств сравнимо с тем, когда по голове гладят родное дитя.

Сноуден показал миру малую часть инструментария, которым пользуются военно-политические медвежатники ХХI века. Чем меньше внимания со стороны, тем эти молодчики увереннее себя чувствуют. Им на руку всякая грызня вокруг.

Российское информационно-коммуникационное поле – образец банки с пауками. Нет ни уважаемой всеми участниками процесса общей цели, ни признаваемых ими задач, через разрешение которых только и можно возвести каркас совместного будущего, благополучия.

В старой притче грешники не в силах выбраться из ада, в котором пребывают, по той простой причине, что каждого дотянувшегося до края котла все другие за ноги стаскивают вниз. На постсоветском пространстве действует аналогичный «закон»: если вариться, то вместе, в едином соку, а если выбираться, то не в одиночку, то есть никому. Реальность не воспринимается такой, какой она есть. Мыслят символами. Если Бирюлево, то вся страна — «Бирюлево». Или «Сагра», «Дальний»… Везде – враг, которого следует потаскать за ноги, а то и ужалить до смерти.

Журналистика, отказавшись служить орудием большевистской идеологии, пропаганды, оставила в прошлом и основы, столпы свои: непредвзятость, компетентность, неподкупность. Не освоила и западного «стандарта» — приверженность фактам, а не оценкам, тем более эмоциям.

В профессионалах ныне не те, кто использует слово для точного отображения события или явления. Но те, кто и чувствуют, и ведут себя не иначе, как паук в банке – агрессивный, побуждающий к агрессии и других.

Когда-то отсутствие широты и глубины взгляда, суждений считались неисправимым пороком газетчика, телевизионщика. Сгустить краски, сместить акценты – да, это было его право. Но сознательно исказить суть происходящего, разбавить ее «отсебятиной», особенно в вопросах истории, культуры, ценностных ориентиров, — уже «перебор», делавший автора не рукопожатным для всего сообщества пишущих.

Сегодня о принципе «Не соври» помнят, кажется, лишь динозавры СМИ. Судя по прессе, «зрячих» — единицы. Слово, слог едва дышат в тисках штампов, клише, стереотипов, которых стало ужасающе много. Изобилие форм, в которые втиснуто воинствующее невежество, незнание собственной страны, ее истории и культуры, — поражает.

Невежество, оскалившееся ненавистью, неприятием, гордыней превосходства одних над другими, из категории вещей порочных, постыдных, позорных переместилось во главу «достоинств». На тонны текстов разных жанров – одна-две попытки осмыслить, понять происходящее, узреть корень. Если речь о Северном Кавказе в целом и Чечне в частности, то чаще – ни одной.

Не меньше полусотни различных изданий время от времени пишут об оттоке чеченцев в Европу, в первую очередь – в Германию. Цифры, которыми оперируют российские «эксперты», — из сообщений немецких служб. Чтобы яснее представлять масштабы и причины явления, надо бы запросить соответствующие данные и в ФМС России. Но кому в раздираемой фобиями стране нужна объективность? Проще прокричать то, что общество готово услышать: «Чеченцы бегут из кадыровской Чечни!»

Объективно же, чеченцы уезжают из России. В основном, по тем же причинам, по которым покидают ее русские, украинцы, татары…

В советские годы уезжали в Тюменскую и Саратовскую области, Волгоградскую область и Ставропольский край, Калмыкию – во все те регионы, где могли найти работу и осесть. До 200 тысяч жителей республики ежегодно выезжали на т.н. «шабашку». Нет в России региона, где не трудились бы эти бригады чеченских строителей. Сотни чеченских юношей и девушек каждый год становились студентами различных вузов страны.

Безработица советских лет никуда не ушла. На проблемы, связанные с ней, наслоились последствия двух войн. По уровню социально-экономического развития республика находится на одном из последних мест в России. И как быть человеку, которому государство, бизнес не могут предложить в родной республике место для приложения сил и знаний?

Уехать в другой регион России, где он — «мигрант», «понахаевший», а его дочь в платке – «потенциальная террористка»? Или – в Европу, где он будет просто беженцем, и есть, пусть один из ста, но шанс не быть выдворенным?.. Сколько не рыл носом Интернет, не нашел даже намека на ответ на эти вопросы.

Минобразования России много месяцев подряд «рисует» рейтинг эффективности вузов. В первом перечне неэффективных сидели три грозненских высших учебных заведения. Не могли не сидеть, ибо критерии, по которым оценивается деятельность вузов, никак не учитывают такого «маленького» обстоятельства, как полное разрушение базы, без которой ни один университет или институт не могут быть «рейтинговыми».

Они, по идее, и функционировать не должны. Но раз нашли какие-то помещения, приспособили их, наладили учебный процесс, приучили студентов даже из самых отдаленных сел ежедневно своим ходом добираться до места учебы – как так можно, вместо спасибо бить по рукам: «Неэффективные…»?

Как можно требовать с вузов города, где строительство студенческого кампуса только планируется, иметь какое-то количество студентов-иностранцев? Да и какой чужестранец захочет учиться в регионе, где одна КТО следует за другой, а жизнь человека ни в грош не ставится?

«Эксперты» нередко сравнивают, сопоставляют экономику Чечни и Дагестана. На первый взгляд, все правильно: регионы граничат друг с другом, входят в один округ и так далее. Но «родство» это – не более, чем географическое, административное. Экономика Чечни – еще «больной», которого выводят из состояния клинической смерти. В Дагестане – иная ситуация, там – стресс, депрессия. Подходить к этим двум случаям с одним и тем же «диагностическим инструментом» и набором средств – первый курс профильного вуза.

Когда-то в Подмосковье, где учился, по растянувшейся на десятки метров очереди я безошибочно определял магазины, куда завезли «дефицит» (одежду, обувь) или «бормотуху» (дешевое вино). В это же время в Грозном прилавки ломились под тяжестью портвейнов и вермутов, «Яблочного» и «Агдама».

Не пьянствовала республика ни в те годы, ни сейчас не накачивается до одури. Появиться на улице с бутылкой пива или водки в руках – себя, свою семью осрамить. Позволить себе такую «роскошь» может лишь «личность», деградировавшая до беспамятства. Она найдет, что выпить и где выпить, даже в условиях действующих ограничений на продажу алкогольных напитков.

Но упрекать кого-то тем, что установление временных рамок, в которые продается алкоголь, ограничивает чьи-то права и свободы, — это из той же «оперы», по которой от России требуют узаконить содомию.

Госдума внесла в действующее законодательство изменения, по которым привлекать к уголовной ответственности будут и за сепаратизм. Но ведь можно и не призывать напрямую кого-то куда-то задвинуть, отделить. Достаточно день за днем внушать, какие одни из граждан хорошие, но обижаемые всеми и везде, а другие – нехорошие, но обласкиваемые властью. Хотя, по сути, едим один хлеб и одну соль, и никому они в России бесплатно не раздаются.

Можно назвать сотни других тем, которые из чисто экономических, социальных, культурных перерастают в одну — о северокавказцах, единственных, «кому на Руси жить хорошо».

«Витрина» в виде крупнейшей в Европе мечети, небоскребов «Грозный-сити» — это визитная карточка не столько одной республики, сколько всей страны. Россию не «тычут» сегодня Чечней, двумя войнами в ней потому, что появилась хотя бы эта «витрина». А вот о том, что было и есть за ней, страна не хочет знать. У нее не находится слов, чтобы говорить не о витрине. Пресса отгородилась от реальности «щитом» разглагольствований о мигрантах, хиджабах, мечетях…