Федеральная лезгинская
национально-культурная автономия

Был такой город: Дербент

– Наши предки переселились в Дербент в 1923 году. До этого Кулиевы проживали в селе Арабляр, Дербентского района. Мой дед был убит собственным нукером во дворе своего же дома. А с революцией нашу семью еще и раскулачили. Жить дальше в селе было невозможно, и новым домом нашей семьи стал небольшой домик на первом магале. (Магал – традиционная система городской архитектуры домов Дербента, вмещающая до сотни кварталов. Всего в исторической части Дербента девять магалов.)

Времена для города были тяжелые. Чтоб парень не слонялся по улицам, моего отца отдали обучаться народным инструментам к тогдашнему очень знаменитому мастеру народных инструментов Рамазану Мугартынскому.

Впоследствии отец мой Баба Кулиев стал одним из самых известных в городе музыкантов-таристов (сейчас улица, на которой мы живем, носит его имя). Молодого музыканта заметили и отправили учиться в московскую консерваторию им. Чайковского. Отец мог бы учиться и дальше, но началась война.

Отца забрали на фронт. А я чем мог стал помогать матери. Как и другие магальские мальчишки, продавал на Верхнем рынке (колхозный рынок №1 в верхней части Дербента) обычную питьевую воду. Хотя… не совсем обычную. Мы ходили на родник Ших-Салах (древний городской родник (буллах), которым дербентцы пользуются много веков), наполняли там медные кувшины и носили их на рынок. Наша вода шла на «ура». Поили мы торговцев и покупателей из 0,5-литровой банки, а взамен получали кусок хлеба, картошку, муку. Деньги редко кто давал…

А отец с войны вернулся с контузией. Вспоминать ни войну, ни собственно жизнь Дербента в военные годы он не любил. Говорил только, что это были очень тяжелые годы для всех. До самой смерти его мучили приступы. Вообще его тогда чудом спасли. После взрыва снаряда он оказался закопанным в землю почти по горло.

Баба Кулиев стал звездой Дербента. Ему дали звание заслуженного артиста. Пригласили солировать в ансамбле народных инструментов в Махачкале. Там у него родились мои сводные брат и сестра Сусанна и Зафар. Впрочем, долго жить в Махачкале отец не смог и вернулся в родной город. Это были времена оттепели. Вообще Дербент был тогда очень веселым городом. Помню, как в нашем доме собирались его друзья-шестидесятники: Сергей Изгтяев (замечательный горско-еврейский поэт, на чьи слова отец написал множество песен), композитор Джумшут Ашуров, многие другие. Они до утра могли сидеть, пели, читали стихи, и все это под чай, как говорят в Дербенте, с пах-пахом.

Поначалу, я тоже хотел стать, как и отец, музыкантом. Достаточно неплохо играл на таре и кеманче уже в 16 лет. Помню у нас была «радиоточка», откуда мы выходили в эфир. Весь город слушал тогда эти эфиры. Живой звук, как никак! Меня останавливали на улицах и говорили: «Ах, вы сын Бабы Кулиева. Слушали вас вчера. Молодец». Вообще в Дербенте в то время все друг друга знали. Поразительно было и то, что никогда и никто не спрашивал друг друга: кто ты по нации? Настолько это был дружный и интернациональный город.

Но музыкантом я так и не стал. В армии получил специальность повара и, вернувшись, стал работать в столовой №1, что напротив кинотеатра «Родина» (пересечение улиц Таги-заде и Ленина, тогдашний центр города). Там же рядом находилась и центральная парикмахерская, и кафе «Дербент». По вечерам по центру гуляло очень много народу. Недалеко в парке им. Кирова была летняя площадка, на которой по очереди выступали ансамбли самодеятельности заводов и фабрик. Помню, особенно выделялись коллективы завода радиоэлемент и колхоза им. Жданова. Правда, в основном играли национальные песни. Всякие фокстроты и твисты не очень приветствовались. Да и не знали их наши музыканты.

Позже я стал директором железнодорожного ресторана, наверное, самого красивого на всей Северо-Кавказской железной дороге. Громадный такой ресторан. Мы там так дело наладили! Какие у нас были вкусные блюда! По 300-400 кг домашней колбасы готовил собственноручно! И покупали ее не только непривередливые проезжающие, но и сами дербентцы.

В день через город проходили десятки поездов. На перрон выносили большие столы, а на них уже к прибытию поезда, на выбор: пити, фаршированный перец, голубцы, грузинские чанахи и, конечно же, мой фирменный напиток, так сказать, мое произведение – Джафанта! Клянусь, ребята из Махачкалы, простые рабочие приезжали на электричке, чтоб просто поесть.

Стали приглашать меня на организацию банкетов и свадеб. Особенно впечатляли людей мои фирменные рулеты и галантин из курицы. Это когда аккуратно снятую шкурку курицы начиняют всевозможными продуктами, затем заворачивают, и она… Очень трудно рассказать. Потому что очень трудоемкая работа. Сейчас уже такие блюда не готовят, тем более на свадьбы. А зачем?! В магазинах все есть. Готовых рулетов вон сколько.

Джафар КУЛИЕВ, шеф-повар, (1950 – 1980 годы)

А на мою солянку сам Расул Гамзатов приезжал. Как появится в Дербенте, так первым делом отметиться в моем ресторане должен. Был такой ресторан на Ленина «Нарын-Кала». Сейчас на его месте торговый центр. Я в нем шеф-поваром работал. И не раз для Расула и его друзей банкеты устраивал. И всегда он мою сборную солянку просил…

В середине 60-х город начал потихоньку расти, выходить за пределы старого города, заточенного между двумя крепостными стенами. Наш дом на магале уже стал тесен. Росли и младшие братья (другой сын Бабы Кулиева – Видади Кулиев стал виртуозным гармонистом). Мы начали строить дом на улице, носившей в то время название Полевая. Жили тогда приблизительно все одинаково, и выставляться особенно было не принято. Но мне так хотелось построить двухэтажный дом. А в то время не то чтобы второй этаж , но и вообще большой дом строить не разрешали. Несмотря на то, что я, к примеру, официально очень неплохо зарабатывал. Помню, как крыл крышу нового домика и мимо проходили два соседа, оба партийные функционеры. Им почему-то разрешалось строить большие (по тем меркам) дома. И один сказал другому так, что я услышал: «Смотри, сын заслуженного музыканта хлев строит». Я расплакался. Очень обидно стало.

Ну а если не брать в учет эти и другие минусы того времени, жизнь была в целом хорошая. Помню, как свадьбы играли всей улицей. Привозили столы и скамейки. Вместо скатертей стелились рулоны бумаги. Место торжества огораживали брезентом, и тут же рядом жарились шашлыки, варился плов в огромных казанах. Музыканты играли до утра. Я лично сыграл на улице четыре свадьбы своим детям. Последнюю сыграл в 1986 году. Мог бы, конечно, и в зале сыграть, но на улице оно было веселее. Труднее, но веселее. Весь тухум можно было задействовать в организации.

Народ был тогда веселее и проще. Я помню наши розыгрыши. У нас была тогда веселая компания, и один товарищ как-то разыграл нас. Ну, думаем, отомстим мы тебе. Тогда городской рынок, базар был центром утренней жизни. Каждый глава семейства приходил утром с соломенной, плетеной сумкой (ее называли «бакинской») больше за новостями, чем за продуктами. И вот мы его проучили. Пока он спокойно спал у себя дома, раздали на базаре фотокарточки этого товарища с маленькой черной ленточкой. Потом поехали к нему домой. Ворота открыли. Скамейки поставили. Все, как на тазияте. И народ дербенсткий, такой отзывчивый, такой сердобольный, как повалил к нему домой. А тут он выходит. Живой и невредимый. Люди ошалели. И что? Вы думаете, он драться полез? Или обиделся? Нет. Вечером сидели, обмывали ничью по розыгрышам.

Меня как-то один молодой родственник спрашивает: «Вот вы, дядя Джафар, без конца говорите: те времена, тот город. Что раньше народ был проще. А почему так?». Ну, я ему тогда и ответил, что мы материнское молоко пили в детстве, а вы «Малыши» там всякие. И в самом деле, сейчас дербентцы не то чтоб злее стали, нет. Просто озабоченные чем-то постоянно. Времена, видать, такие…

А еще я помню, в Дербент тогда очень много гостей приезжало. Я не про организованных туристов (их город принимал до 300000 за лето), а про кунаков. Каждый житель Дербента просто был обязан иметь кунака «из России». У меня вот был друг Василий Случный. Из Минска. Познакомились с ним на курорте. Я ему говорю: «Вася, вот приедешь ко мне, увидишь: у меня ветки инжира прямо в окно спальни заглядывают. А ягоды вот такие!».

Ну, Вася и приехал. А я домашним говорю, заранее ветки не трогайте. Вася приехал, я провел его в комнату, распахнул окно и туда свешивается огромная ветвь инжира с сочными-сочными ягодами. А за ней следом на окне еще и бутылка коньяка появляется. По моей просьбе ее в этот момент на подоконник сын поставил. Кунак смеется: «Да, Джафар! У тебя здесь и правда сказка!». Каждый год приезжал. Влюбился в Дербент на всю жизнь. А как в него не влюбиться?

Шевкет ТУРАБОВА, домохозяйка, (1938 – 1966 годы)

– Родилась я в Дербенте. Отец Расул Аминов долгое время работал директором небольшой артели имени Буденного, выпускавшей сладости – пряники, леденцы, петушки на палочках и всякие другие сласти. Артель была чуть выше Верхнего рынка. К сожалению, на работе у него я ни разу не была. Но вкусных артельских петушков мы с моей младшей сестрой Рахилей поели немало. Причем чаще отца приносил нам их его рабочий – грузчик, очень жаль, не помню его имени. Так он выражал благодарность нашему отцу за то, что тот в свое время помог ему с работой. Вообще отец, говорили, был добрым человеком и всем помогал.

Жаль, что узнать его поближе нам с сестрой не пришлось. Умер он рано. В 1938 году, когда его не стало, мне было семь лет, а сестре четыре года. Отца я помню смутно. Но мама всю жизнь говорила о нем как о лучшем в мире человеке. Когда у него нашли болезнь, врач посоветовал ему пить красное старое вино. А он отказался. За всю жизнь ни разу даже не пригубил спиртного…

Вся сложность непростой жизни в то предвоенное время легла на плечи нашей мамы Софии-ханум Фатуллаевой. Мать была дочерью известного в городе ювелира Абдулсамеда Фатуллаева. Во времена НЭПа он собрал артель ювелиров. Был там старшим. В городе ему принадлежало несколько домов. Один из них дом на улице Коммунаров, 48, смежный с администрацией города. После того как его репрессировали, дом передали простому народу. Там и сейчас живет несколько семей.

Когда закончился НЭП и начались репрессии, дед, как говорила мама, чувствовал, что за него тоже возьмутся. Говорил детям: «За мной тоже красный поезд придет». Много раз на него докладывали, клеветали, что он враг советской власти. Сначала забрали все золото, что было дома. Мама рассказывала, что было много кастрюль с золотом. Дед попросил соседа, который был небогатым человеком, спрятать золото у него во дворе. Вот этот сосед и показал НКВДшникам, где все спрятано. Поверх всего золота лежал красивый такой кинжал. Мама и говорит этим нелюдям (а рядом стоял ее младший брат Ахмед, он тогда был подростком): «Вы хоть этому ребенку на память об отце что-нибудь оставьте». Они кинули этот кинжал на землю. Взяли все остальное и ушли.

Ювелир стал делать сундуки на продажу. Но даже несмотря на его преклонный возраст и на то, что он отдал все свое имущество новой власти, его все равно посадили. Повод тогда найти можно было любой. У него как-то рабочие в саду работали. Несколько человек. Дед, угощая их в обед, сказал: «Были бы старые времена, шашлыком вас угостил бы». Доноса одного из рабочих хватило, чтобы деда посадили. Родные очень долго ждали. А когда людей начали реабилитировать и они стали возвращаться из тюрем, пришла весть, что один из возвратившихся сидел с нашим дедом. Мама разыскала его, и он рассказал, что сидел с дедом в лагере под Архангельском и, когда дед умер, они его похоронили как положено, как он просил – по мусульманским обычаям…

Вот так из дочери богатого человека, домохозяйки, воспитывавшей двух маленьких девочек, наша мама превратилась в рабочую швейной фабрики. В районе Верхнего рынка, выше старой автостанции в то время находился Тахта-Базар (главный плодоовощной рынок, куда свозили овощи и фрукты со всего Южного Дагестана). Вот там и была мамина работа.

Мама работала не покладая рук. А уж когда началась война, дома мы ее видели уже ближе к ночи. И даже тогда, она не оставалась без работы. С фабрики она приносила домой два ватных одеяла. И успевала за ночь простегать и их тоже.

Началась война. В то страшное время здание нынешнего завода «Электросигнал» уже превратилось в военный госпиталь. Раненых везли со всей страны. Вот для них и стегались эти легкие, но теплые одеяла. Вообще Дербент превратился в большой госпиталь. Раненых было много. Искалеченные все. Мы ходили смотреть на них детьми. Их было жалко.

Кроме раненых было очень много беженцев. У меня тогда появились две подружки – одна русская, одна армянка. Не помню, откуда, но были они издалека. Помню еще какой бардак начинался, когда объявляли тревогу. Все бегали прятаться в небольшое здание рядом с Верхним рынком (пересечение улиц Ленина и Сальмана). Там и сейчас лестницы остались. Мы не понимали, что это учебная тревога. Думали, что немцы уже совсем близко. А выше базара, да и в парке, где сейчас «Чертово колесо» стоит, были палатки, какие-то будки из фанер, где жили беженцы.

Мы продолжали жить на 2 магале, квартал 111, в доме 12. По меркам того времени это был большой дом из двух половин. А в середине двора большое айвовое дерево. Оно растет там до сих пор. С первого по четвертый класс я ходила в школу Максима Горького (сейчас на ее месте вспомогательная школа №7). Помогать нам с сестрой в учебе у матери времени не было. Я училась сама. Толковая была. Была зачислена сразу во второй класс. Математику очень хорошо знала. От природы. Меня всю жизнь подруги называли в шутку главным бухгалтером за то, что могла и сейчас могу большие цифры в уме складывать, умножать.

Мама очень старалась, чтобы мы ни в чем не нуждались, бывали и обидные для нас моменты. Помню, одноклассницу Свету Ещенко, у которой папа работал на нашем консервном заводе. Ест она конфеты, ест яблоки, на каждой перемене жует, не особенно пряча. А понимала, что в классе немало детей, которые живут очень плохо. Смотрю я на нее и понимаю, что… не так должно быть. Не так…

Благодаря нашей маме назвать нашу семью бедной было нельзя. Мама старалась как могла. Вскоре стала печь хлеб в тандыре. Продавала его потом. Не знаю, что было бы с нами, если бы не мама. Люди голодали, мамалыгу ели. У нас хоть и не каждый день мясо было, всегда был хлеб.

Ну и я как чуть постарше стала, начала помогать маме. Помню на «Заготзерно» был сторож, который по ладошке собирал, что оставалось на дне мешков, и продавал потом. Иногда, когда у него собиралось килограмм-два муки, я ходила за ней. А «Заготзерно» далеко было. Еще дальше, чем вокзал. Район и сейчас так называется. Так вот нельзя было с этой мукой попадаться. Я, как милиционеров увижу издалека, обходила стороной. И за хворостом ходила. Семьи, что поближе к горам жили, в самой верхней части города его в лесу за крепостью собирали. Ну а я ходила, покупала для тандыр-печи. Идти долго было. А потом еще две вязанки хвороста тяжелые обратно несешь. Тяжело. А что делать? Война…

В 54-м году я вышла замуж. У нас тогда все старшие решали. Мы хоть и жили с женихом через улицу, я его до этого не видела. Воспитание такое было. Нельзя было на мужчин глядеть. Иду как-то со взрослой родственницей, она мне на молодого человека показывает и говорит, что это мой жених. А я растерялась и даже смотреть не стала. И сразу же началось полное солнечное затмение. На несколько минут. Люди начали сразу стучать по металлу. Испугались, наверное. Думали, так солнце быстрее освободится. Вот так я, можно сказать, и познакомилась со своим будущим мужем.

Супруг мой Джумшуд Халилович Турабов был очень хорошим человеком. Всю жизнь посвятил сельхознауке. Помню, придет после своих виноградников, а в руке толстая книга. Говорит, экзамен завтра (он в сельхозинституте в Махачкале учился). Читает до утра. Поедет на экзамен и всегда на «пять» сдаст. Коллеги его уважали. Много сортов винограда он вырастил.

В 66-м мы переехали в новый дом на улице, которая и по сей день носит название Советская. Тогда город только начал выходить за крепостные стены. Вокруг одни сады и виноградники. В этом доме 27 мы живем и сейчас. Вырастили и воспитали с мужем пятерых детей. Все стали добропорядочными честными людьми.

Фото из архивов Музея города Дербента и героев публикации

Федеральная газета «Настоящее время»

Дайджест