«Орлу подобно, он летает…»
Интервью с поэтом и переводчиком Евгением Чекановым
Раздел: 
Для справки:
Евгений Феликсович Чеканов – российский поэт, писатель, журналист, издатель.
В разные годы работал главным редактором ярославской областной молодежной газеты «Юность», главным редактором ярославской ежедневной областной газеты «Губернские вести», пресс-секретарем Государственной Думы Ярославской области.
Создатель литературно-художественных журналов «Русский путь на рубеже веков» и «Причал». До 2015 года был председателем правления издательского дома «Печать».
Автор ряда поэтических сборников, изданных в 1990-е-2000-е годы. Дипломант IV Московского международного конкурса поэзии «Золотое перо» (Москва, 2007), лауреат международного литературного конкурса «Перекресток-2009» (Дюссельдорф, 2009), лауреат I Всероссийского поэтического конкурса имени Павла Васильева (Москва, 2010).
Автор переводов на русский язык стихотворений лезгинских поэтов - классика Сулеймана Стальского, а также Арбена Кардаша, Майрудина Бабаханова, Седагет Керимовой, Фейзудина Нагиева, Зульфикара Кафланова, Гулангерек Ибрагимовой, Кейседина Алиева, Теране Оруджевой.
- Евгений Феликсович, позвольте выразить вам огромную благодарность за ваш вклад в лезгинскую культуру, за тонкое понимание лезгинской поэзии и искреннюю любовь к ней, позволяющие создавать столь прекрасные переводы.
Но прежде, чем мы перейдем к разговору о вашей переводческой деятельности, нам бы хотелось ближе познакомить наших читателей с вами. Расскажите, пожалуйста, о ваших детских и юношеских годах. Насколько нам известно, уже в 8-м классе вы совершили свой дебют в публицистике – районная газета опубликовала ваше школьное сочинение. Или всё началось еще раньше?
- Спасибо за высокую оценку моего труда, за добрые слова в мой адрес. Вы правы: «всё началось» довольно рано, в конце 1967 года, на станции Иоссер Северной железной дороги – там, в Коми АССР, жил я тогда с родителями и младшим братом. Учительница, преподававшая в нашем 6-м классе русский язык и литературу (к сожалению, я запамятовал, как звали эту замечательную женщину), проводила на уроке разбор школьных сочинений на вольную тему – и вдруг произнесла слова, заставившие меня и смутиться, и возгордиться. Она сказала дословно следующее: «Мне нравится стиль Чеканова».
Я был ошеломлен. Мне было 13 лет, я был робким мальчиком и никаких особенных успехов в учебе за мной не замечалось. Ну, правда, сочинения на вольную тему писал легко… но и только. И вдруг взрослый человек говорит такое обо мне в присутствии одноклассников. Так у меня, оказывается, есть свой собственный литературный стиль? Это был гром с небес!
Кажется, именно в тот год я и взялся (в летние каникулы) за создание своего первого сочинения в прозе. Это был научно-фантастический роман о неведомых пришельцах из космоса. Первым читателем романа была моя мама – и она, помнится, тоже посмотрела на меня каким-то новым взглядом…
А публикация в районной газете случилась только через два года – когда наша семья переехала из Коми АССР в ярославскую деревню Никольское.
- Несмотря на увлечение литературой и очевидный писательский талант, вы поступили немного на другое направление – историческое. Чем был обусловлен этот выбор и насколько он повлиял на вашу дальнейшую жизнь? Повлияло ли историческое образование на характер вашего творчества?
- Окончив в 1972 году десятилетку в ярославском райцентре, я всеми фибрами своей души ощущал, что я типичный гуманитарий, не имеющий никакого влечения к естественным наукам. Но гуманитарий – это довольно общее понятие, согласитесь. А если конкретизировать? Заглянув в мой аттестат о среднем образовании, можно было увидеть, что практически по всем предметам там стояли «четверки». В общем, «твердый хорошист» с гуманитарными наклонностями… И если получать высшее образование, то выбор у меня был, как тогда казалось, невелик: либо поступать в педагогический институт, на факультет русского языка и литературы, либо – на истфак. А поскольку учебник по русскому языку наводил на меня ужас (несмотря на то, что писал я всегда практически без ошибок), я начал готовиться к поступлению в столичный историко-архивный институт. Такая вот была у меня тогда логика поведения…
В первый раз не набрал баллов, через год – тоже. И на третий раз решил «снизить планку»: попытать счастья не в Москве, а в областном центре, подать документы на отделение истории факультета истории и права Ярославского государственного университета.
Жил я на тот момент всё в том же райцентре, работал кочегаром парового котла. И вот помню, как сейчас: сижу в кочегарке за столом, время от времени поглядывая на манометр, а сам – читаю, читаю, раз уже в десятый, учебник по истории СССР. Напарники-кочегары бойлер ремонтируют, уже по паре стопок втихаря приняли. А директор нашей городской бани, добрый такой дядька, тоже уже раскрасневшийся, кричит мне с улыбкой:
- Ты чего, парнишка, опять в свою книжку уперся? Режь пальцы!
«Пальцы» эти были из чего-то вроде полиуретана, предназначались для насосных муфт (если я ничего не путаю), и требовались они нам, кочегарам, всегда в большом количестве. И вот сижу я за столом, нарезаю, один за другим, эти пальцы, а сам, тем не менее, от учебника взгляда не отрываю. И вот зубрю, вот зубрю!..
Девять человек на место был тогда конкурс на истфак ЯрГУ, но я поступил. А потому что «от зубов уже всё отлетало» у меня, чуть не наизусть учебник выучил за три-то года.
Истфак, пусть и провинциальный, пусть и советский, пропитанный «марксизмом-ленинизмом», дал мне очень много. Прежде всего, он утвердил меня в той мысли, что человеческое сообщество, проходя через различные этапы своего исторического бытия на этой планете, мало меняется по глубинной своей сути. Технический прогресс налицо, но люди остаются всё теми же людьми, со всеми присущими этим существам достоинствами и недостатками. После истфака мне оставалось только понять, что же это такое – люди. И здесь помогла наука социобиология. К сожалению, этот предмет в нашем вузе нам не преподавали. Пришлось впоследствии доходить до всего самому.
Кроме навыков поиска и анализа информации о том или ином событии, о деяниях отдельных личностей и людских масс, кроме умения замечать тенденции развития человеческого сообщества, отличать декларации людей от сути их поступков, – кроме всего этого, как мне кажется, истфак дает его выпускникам еще одно качество. Нечто вроде «исторической интуиции», молниеносно пронизывающей напластования лет, фактов, имен, речей... нас на этом факультете научили, простите за высокопарный слог, «видеть сквозь время» и делать собственные выводы из этого видения.
Литераторы, не имеющие этого специального образования, пусть и талантливые, таким качеством, по моим наблюдениям, обладают далеко не всегда. Именно поэтому красота слога не спасает некоторые «романы о великом прошлом». Конечно, немало и исключений… но в целом «исторические» сочинения моих собратьев по перу, не отягощенных дипломом истфака, частенько грешат, как мне представляется, по меньшей мере концептуальной незрелостью.
Истфак научил меня спокойно относиться к полярным точкам зрения, в обязательном порядке изучать историографию любой проблемы, работать с документами, не бояться архивов, описей, фондов, научил умению грамотно интерпретировать тот или иной документ… да много чему научил истфак! Помню такой случай из времен своей вузовской «музейной практики». Середина 70-х годов прошлого века, мы, студенты-второкурсники, опрашиваем ветеранов и записываем их воспоминания. Мне достался ветеран сельскохозяйственного производства 30-х годов, я добросовестно записал, как он доблестно обеспечивал молокопоставки на сепаратор, как определял процент жирности сдаваемого сельчанами молока (лишь через пару десятилетий я осознал, что благодаря таким вот доблестным бойцам сельхозфронта моя мама в детстве никогда не пила свежего молока от семейной коровы – один только мутный обрат). Но ветеран, который попался моему приятелю-однокашнику Сане Сержантову, оказался личностью куда более примечательной.
Это был красногвардеец, участник подавления так называемого «белогвардейского мятежа» в Ярославле в 1918 году. Мы с Санькой аж рты открыли, услышав в 1975 году из уст этого героического ветерана дословно следующее:
- Да что, ребята, честно говоря, это ведь мы сами весь Ярославль и раздолбали тогда! Я сам на пари несколько колоколен из пушки сшиб!..
Вот такие встречи историков с реальными историческими персонажами не оставляют порой камня на камне от некоторых объемных монографий. По меньшей мере, заставляют относиться критически как к самим монографиям, так и к написавшим их академикам.
Как повлияло историческое образование на характер моего литературного творчества? Не мне судить… но вот одна моя однокурсница, доктор исторических наук, прочитав недавно мои новые лирические стихи, заметила: «А историк-то в тебе по-прежнему сидит!».
Что ж, я думаю, это скорее хорошо, нежели плохо.
- В студенческие годы вы пробовали себя одновременно в прозе и поэзии, затем начали работу в печатной журналистике – молодежной газете «Юность». В дальнейшем уже вышли на профессиональную писательскую стезю. Можно ли выделить из этих направлений работы (творчества) наиболее близкое вам или все они неотделимы друг от друга?
- Эти направления, сами по себе, кардинально отличаются друг от друга. Журналистика подчас пребывает в опасной близости от пропаганды – а о поэзии пушкинской строкой сказано на века:
Таков поэт: как Аквилон,
Что хочет, то и носит он –
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона, избирает
Кумир для сердца своего.
То же самое можно сказать и о прозе (естественно, речь идет о настоящей поэзии и настоящей прозе, а не об упражнениях дилетантов). Да, мы «носим, что хотим», мы высвобождаем гармонические звуки из безначального хаоса, мы подчиняемся движениям нашей души, а не приказам начальства. Это решающее, сущностное отличие.
Для меня лично (и, как я догадываюсь, для многих моих сверстников из числа коллег по перу) журналистика и литература оказались на длительное время близкими в силу двух обстоятельств. Первое: половину жизни мы прожили в СССР, где таких вот вольных орлов частенько сажали в клетку и заставляли чирикать. Второе: многие из нас жили в провинции, где человеку с литературным дарованием зачастую просто некуда больше идти работать, кроме как в средство массовой информации. Вот поэтому тогда про таких, как мы, и говаривали порой: «А!.. я его знаю, он поэт, в газете работает».
Но чем дольше настоящий писатель работает над словом и над собой, тем противнее для него становится «газета». Все серьезные литераторы, каких я знавал в своей жизни, придерживались того же мнения.
В самом начале моего знакомства с великим русским поэтом Юрием Кузнецовым мы как-то у него дома завели разговор об этом. Я заметил, что поэту трудно отключаться от повседневности. Он возвел очи горе и ответил: «Оно само отключает». Да, всё верно, «оно» отключает… но только вот полосы очередного номера газеты нужно сдать сегодня до 16.00, иначе типография их не примет и, значит, газета завтра не выйдет. А на твоем редакторском столе лежит груда нечитанных материалов. Как тут отключишься?
В общем, уже где-то в середине 80-х годов прошлого века эта разновекторность предпочтений стала мной ощущаться как болевая точка судьбы. Вот она, эта судьба: я, поэт по менталитету, почти всю жизнь трудился в печатных СМИ. И мне еще повезло: я работал, в основном, начальником, главным редактором, директором издательства – а не корреспондентом, от которого требуются строчки, строчки и строчки. То есть имел возможность время от времени «воспарять» над редакционным бытом…
- Когда вы впервые попробовали себя в поэтическом переводе и что вас привлекло в этом? Можно ли сказать, что на данный момент труд поэта-переводчика является для вас одним из основных? И как получилось, что поэт из самой что ни на есть русской глубинки – ярославской земли – проникся Дагестаном и поэзией его народов?
- Летом 2012 года я, в порядке эксперимента, перевел несколько стихотворений аварского поэта Магомеда Ахмедова. Автору понравилось, а я увидел, что мне поэтический перевод дается легко. На тот момент я уже знал, что если что-то тебе дается легко, то именно туда и надо идти. И пошел…
Осенью 2013 года побывал в Махачкале, Дербенте и Каспийске, принял участие в праздничных мероприятиях, посвященных 90-летию Расула Гамзатова и 200-летию окончательного вхождения Дагестана в состав России. В эти дни познакомился вживую не только с Магомедом Ахмедовым, но и с Зульфикаром Кафлановым, Арбеном Кардашем, Фейзудином Нагиевым. Стихи всех этих поэтов мне затем предстояло переводить.
Что касается того места, какое в моей жизни сейчас занимает поэтический перевод… гм… у меня есть сейчас и другие творческие проекты, не менее значимые. И я их тоже воплощаю в жизнь. Но поскольку мое умение переводить востребовано, я не отхожу от переводов. Примерно раз в полгода ко мне обращается тот или иной поэт, и я берусь за дело. И это, как мне представляется, очень важно. Потому что если забросишь какое-то занятие на несколько лет, заново входить в его ауру будет гораздо сложнее…
- Вы бывали в Стране гор неоднократно, в частности, в Южном Дагестане – какие самые яркие впечатления остались от посещения этого края и знакомства в живущими там людьми?
- На окраинах любой империи (я всегда употребляю этот термин в хорошем смысле, понятие «империя» не имеет для меня никаких отрицательных коннотаций), всегда гораздо больше людей простых и понятных, нежели в ее центре. Простых, понятных, трудолюбивых, нравственных, доброжелательных. Это прямо относится и к Южному Дагестану. Яркие впечатления? Когда я впервые увидел Самур, я прямо-таки задохнулся от восхищения…
- С чего началось ваше сотрудничество с Ярославской региональной лезгинской национально-культурной автономией?
- Сначала хотелось бы сказать о том, как я впервые познакомился с лезгинами. Это случилось в самом начале 2000-х годов, когда судьба на несколько дней занесла меня в Баку. В туристической фирме мне дали гида, 20-летнюю лезгинку, которая два дня водила меня по этому городу. Были мы с ней на Девичьей башне, заходили в «Лезги мечеть», очень много разговаривали. К сожалению, я уже забыл, как звали эту девушку… маленькая такая лезгинка. И вот тогда я впервые узнал, как живется лезгинам в Азербайджане, что они там чувствуют, что думают. Для меня, честно говоря, это было потрясением. Я прежде ничего об этом не знал!
Прошло лет двенадцать – и вот судьба вновь свела меня с лезгинами. Теперь уже в Ярославле. Наша областная лезгинская НКА во главе с Васифом Гасановым (членом Совета Федеральной ЛНКА) выступила с проектом издания книги новых переводов классика лезгинской и дагестанской литератур Сулеймана Стальского. А на тот момент в моей голове и в моем сердце уже гнездилось желание попробовать перевести стихи Сулеймана. И вот всё сладилось: несколько лезгин, живущих в Ярославле и области, выступили спонсорами проекта; живущий в Махачкале известный лезгинский ученый и поэт Фейзудин Нагиев, специалист по творчеству Стальского, взялся подготовить подстрочники. Он же постоянно консультировал меня на протяжении всей моей работы над переводами. И к празднику 145-летия Сулеймана, в ноябре 2014 года в Ярославле вышла в свет книга «Сулейман Стальский. Новые переводы». В сборник вошли 40 стихотворений классика, переведенных мной.
В мэрии нашего города прошла торжественная презентация этой книги, был праздник, пришло много людей, мероприятие получило хорошую прессу. Но лично на меня самое сильное впечатление произвел тогда сам факт непосредственного участия членов лезгинской диаспоры Ярославщины в осуществлении этого проекта. Люди, казалось бы, далекие от поэзии, собрали деньги, курировали процесс издания книги… вот это да! Я запомнил имена этих ярославских лезгин, членов Совета ЯрЛНКА, помогавших Васифу Гасанову довести до конца этот проект: Джаллат Абдуллаев, Маис Шахмурадов, Рамиз Акимов, Аскер Эмиров. Хвала им и честь! Честь всем лезгинам, помнящим о своей культуре, о своих классиках!
- Лезгинская поэзия занимает значительное место в ваших переводах. Расскажите, пожалуйста, что вас больше всего в ней привлекает? Можете ли вы выделить своих любимых авторов или отдельные произведения?
- Выделять кого-то мне бы не хотелось. Лицом к лицу – лица не увидать, как писал Есенин. Пусть время отсеет отборное зерно от обычного, пусть потомки назовут лучших. А привлекает меня в лезгинской поэзии многое. Во-первых, вся она, насколько я понимаю, в глубинной своей основе зиждется на многовековом крестьянском опыте общения с природой, опыте возделывания земли. Лезгины – не кочевники, это оседлый народ, имеющий в своем прошлом такое величайшее историческое явление, как Кавказская Албания. И вот этот крестьянский опыт сформировал у лезгин самые лучшие черты, какие вообще присущи людям: любовь к земле, к природе, честность (землю ведь не обманешь!), трудолюбие, порядочность, бережливость, ответственность, скромность, уважение к старшим… Мне, потомку ярославских крестьян в третьем и четвертом поколениях, всё это близко, понятно. Когда я прочитал впервые подстрочный перевод одной строфы Сулеймана Стальского, то аж подпрыгнул от восхищения. Вот она, эта строфа (в оригинале и в подстрочном переводе, выполненном Фейзудином Нагиевым):
Эй, фекъир! Ви цIapy кашу –
Винел къуьл экIяй жедайд туш.
Ягъалмишмир, хва кьейди, чуъ –
Кьусудал къуьл квяй жедайд туш!
Эй, бедолага! На твоем пестром кашу
Для сушки зерно сыпать невозможно.
Не вводи нас в заблуждение –
Узким веслом зерно развеять невозможно.
Я сразу увидел, что это натуральная «аграрная образность», что в основе этого ироничного поэтического высказывания лежит прочное крестьянское знание о том, что зерно сушат на широком гумне, а не на узенькой полоске (вроде пояска, который только и есть у бедолаги), что отвевают зерно от шелухи с помощью широкой деревянной лопаты, а не узкой. Возможно, это еще и парафраз лезгинского фольклора, какой-то лезгинской пословицы. Но смысл высказывания мне сразу стал совершенно ясен. И я перевел вот так:
Эй, нищеброд! Чтоб пояс твой
Гумном предстал – тому не быть.
Чтоб от зерна кушак худой
Сор отвевал? Тому не быть!
Как видите, не всё мое знание содержания этой строфы вошло в итоге в перевод, но смысл поэтического высказывания Сулеймана до русскоязычного читателя я, полагаю, донес.
Итак, первое и главное, что меня привлекает – это любовь лезгинских поэтов к природе, к земле и воде, деревьям и цветам, домашней и дикой живности, к крестьянскому быту, это образы, берущиеся из природы и вырастающие в символы. Это непоказная любовь лезгин к их родине, к родителям и предкам, к родным горам, долинам, рекам, селениям, их горький плач о разделенной политическими землетрясениями отчизне…
Во-вторых, меня привлекает то, что в большинстве своем лезгинские авторы опираются на традиционные формы восточного стихосложения (пусть иногда и отходя от них). Жесткая форма дисциплинирует поэта, заставляет его искать новые варианты выражения того содержания, которое он хочет заложить в стихотворение, заставляет автора придумывать, фантазировать – а это всегда на пользу стиху. Очень хорошо, что современные лезгинские поэты в массе своей верны традиции, что в своем творчестве они опираются на многовековой пласт восточной поэзии. Это – производное всё того же уважения к старшим, которое позволяет лезгинским творцам прекрасного «встать на плечи гигантов».
Последнее, – по счету, но не по важности, – меня радует сам тот факт, что поэзия по сей день продолжает оставаться для лезгин актуальной формой творческого самовыражения. Современные лезгины пишут стихи, читают стихи, кладут стихи на музыку и поют песни – это народ поэтический, и этим своим качеством он близок моему народу, русскому, о котором Бертран Рассел однажды сказал, что он «весь, сверху донизу, народ поэтов и художников».
- О поэтических переводах существуют очень разные (порой полярные) мнения: иногда о том или ином поэте, писавшем на национальном языке и получившем известность благодаря переводам на русский, говорят, что именно переводчики «сделали ему имя». Но зачастую считается, что стихи, в принципе, невозможно точно перевести на другой язык, передать всю глубину без искажения изначального смысла и эмоциональной окраски. Как считаете вы?
- Не претендуя на истину в последней инстанции, просто выскажу свою точку зрения. Конечно, хороший переводчик очень нужен автору, пишущему на национальном языке. Но ведь, как говорится, шила в мешке не утаишь: земляки автора всё равно видят все недостатки оригинала. С другой стороны, хороший переводчик порой помогает этим землякам вдруг увидеть творчество своего собрата с неожиданной стороны, ибо хороший перевод высвечивает «плюсы» и микширует «минусы» оригинала. Ну, и сам автор (если он хотя бы немного владеет вторым языком), прочитав свое сочинение в хорошем переводе, растет над собой вчерашним. По крайней мере, хочется на это надеяться.
В конце концов, читателю ведь всё равно, кто именно из двух творцов, автор или переводчик, нажал ту самую «клавишу», которая заставила его, читателя, заплакать или улыбнуться. Оба творца сработали на конечный эффект, добились своего – это главное.
Переводчик отвечает за перевод, а не за оригинал – и должен хорошо делать свое дело. Если оригинал слаб, то переводчик обязан помочь автору (в противном случае нечего и браться за перевод). Если оригинал «на уровне», то переводчик должен постараться создать нечто равновеликое этому оригиналу. В том же случае, когда оригинал прекрасен, подчас приходится признать справедливым то «пессимистическое» утверждение, о котором вы сказали. Да, всю глубину гениального произведения (особенно – стихотворения) невозможно перевести на другой язык без потерь. Но переводчик должен к этому стремиться!
- В своем недавнем выступлении в ярославской библиотеке имени Чехова вы приводите слова поэта и переводчика Николая Заболоцкого о «двух чашах весов переводчика», которые должны находиться в равновесии: первая принадлежит автору оригинала, а вторая – читателю перевода. Но в этой красивой аллегории, на мой взгляд, немного нивелируется роль самого переводчика. Согласны ли вы с тем, что литературный перевод, в частности, перевод поэзии – это вполне самостоятельный вид творчества, пусть и питающийся из первоисточника и стремящийся максимально близко отразить оригинал?
- Здесь мы, в общем-то, снова в какой-то мере возвращаемся к предыдущему вопросу. Я уже ответил на него, высказал свою точку зрения. Но давайте вернемся к образу, созданному Заболоцким, к точке зрения Николая Алексеевича, разберем ее подробнее. Давайте вместе с вами мысленно положим на одну чашу этих самых весов оригинальный текст автора. Этот текст обладает, – по мнению людей, которые могут его прочесть, – собственным весом, маленьким или большим. Теперь мысленно положим на другую чашу весов перевод этого текста. По мнению людей, которые читают этот перевод, он тоже обладает собственным весом. Но эти (читающие перевод) люди не могут сравнить два этих веса, ибо не умеют читать на языке оригинала. Они вынуждены верить переводчику, который уравновесил две этих чаши и который тем самым как бы утверждает, что два взвешиваемых текста равны по весу.
И тут возникает немало вопросов. Должны ли мы заставить переводчика слабо перевести слабый текст? Вообще, способен ли хороший переводчик специально создавать слабые переводы? В состоянии ли он это делать? Можем ли мы требовать от переводчика в обязательном порядке гениально перевести гениальный текст? Должен ли переводчик «средне» перевести текст среднего уровня? А что мы прикажем переводчику сделать с текстом «чуть менее среднего уровня»? Должны ли мы лишить переводчика права на ошибку, должны ли мы запретить ему случайно создать шедевр на основе слабого оригинала?
Я свою точку зрения высказал. Слабому надо помочь. С тем, кто «на уровне» – посоревноваться в мастерстве. Встретив гения, попытаться «подпрыгнуть» до его уровня.
Теперь о поэтическом переводе как об отдельном, самостоятельном виде творчества. Я не литературовед, рассуждения на эту тему – не моя, как говорится, епархия. Но если количество хороших мастеров перевода уже переросло в некое новое качество (недоступное неофитам), то, может быть, есть основания для подобных утверждений?
- Евгений Феликсович, большое спасибо за ваши ответы. Последний вопрос: кого из классиков лезгинской поэзии вы хотели бы перевести? Есть у вас такая мечта?
- Да, есть. Если бы мне представилась возможность перевести на русский язык книгу стихотворений Етима Эмина, я был бы очень рад. А если бы мне в итоге удалось донести до русскоязычного читателя очарование поэзии этого «всегда молчаливого и грустного» классика, был бы горд.
Беседовал Гусен Шахпазов
Корреспондентский корпус ФЛНКА
Советуем Вам зарегистрироваться, чтобы быть полноправным юзером нашего сайта.
Возможно Вам будут интересны:
Поэт и переводчик Евгений Чеканов о своем опыте перевода произведений с лезгинского на русский язык
Лезгинская община развивает вольную борьбу в Ярославской области
Вышла в свет новая книга известной лезгинской писательницы Седагет Керимовой
Издана книга о творчестве народного поэта Дагестана Майрудина Бабаханова
Комментарии (2)
